ЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНА

Самуилу Наумовичу было суждено оставить заметный след в различных областях медицины: от онкологии и радиобиологии до геронтологии и генетики. Его достижений на несхожих поприщах хватило бы на несколько ярких жизней. Самуил Наумович умело сочетал разработку фундаментальных исследований с интересами практики. Он предложил новое направление — «общую антибластомную терапию».

[Дебют] Алексей Александров

ИЗ ЛЕТОПИСИ РОДА АЛЕКСАНДРОВЫХ: ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ

Моим детям и внукам.

Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой.
И глаза молодых солдат с фотографий увядших глядят.
Этот взгляд, словно высший суд для ребят, что сейчас растут.
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть.
Е. Агранович.
(из песни к кинофильму «Офицеры»)

Все, что я помню об отце, Самуиле Наумовиче Александрове, относится, главным образом, к периоду с 1954 по 1968 год, времени, когда я с ним, бабушкой, прабабушкой и со второй женой отца, Клавдией Федоровной Галковской, жил в Басковом переулке. До трех лет я никаких впечатлений не сохранил, а с 1949 по 1954 год я жил со своей мамой, первой женой отца, Беллой Борисовной Бутовской, и отца видел изредка, когда он навещал меня и брата у мамы или приходил повидать меня в школу. После 1968 года, когда вследствие обмена, я стал жить отдельно, а отец с бабушкой и Клавдией Федоровной переехали на пр. Шверника, мы с отцом стали видеться только по выходным, которые я со своей семьей часто проводил у родителей.

К тому, что остались в памяти, я постараюсь максимально полно добавить все, что сохранилось от отца и других наших родственников и знакомых в виде документов и писем. Есть еще одна довольно большая рукопись отца, более 60 страниц. Она наполнена философскими, физическими и биохимическими понятиями. К сожалению, я не могу определить, что она собой представляет. Скорее всего, это конспект перевода какой-то книги.

Что касается моих воспоминаний, сожалею, что никогда не вел дневник и не делал никаких записей о значительных или интересных событиях своей жизни. Поэтому в памяти осталась лишь мелкая мозаика из отдельных фраз и эпизодов. Надеюсь, что это вместе со знакомством с приведенными документами поможет читателю создать свое представление об отце и его окружении. И вот что: очень нелегко рассказывать о своем близком человеке посторонним. С одной стороны, хочется не упустить каждую мелочь, которая добавит еще штрих к портрету, с другой стороны, много раз взвешиваю, стоит ли об этом всем рассказывать. И, наконец, это очень необычное и неуютное состояние — писать о своем отце, будучи старше его почти на 20 лет.

***

Начну с рассказа о родителях Самуила Наумовича Александрова. Отец родился 29 сентября 1919 года в городе Рыбинске. Он был единственным ребенком в семье отца — врача и матери — детского педагога, получившего консерваторское образование. Про моего деда со стороны отца, Наума Самойловича Александрова, я знаю очень мало, т. к. он умер в ноябре 1944 года, когда мне исполнилось полгода. Из сохранившихся документов я знаю, что дед родился в декабре 1877 года в бедной многодетной семье в местечке Давыд-городок Мозырского уезда Минской губернии (теперь Белорусь).

Родители его занимались мелкой торговлей. Учился на свои заработки, в старших классах гимназии занимался репетиторством, знал несколько языков, в том числе немецкий, греческий, латынь, иврит. Закончил в 1904 года медицинский факультет Юрьевского (Тартуского) университета. Как сказано в Дипломе, «…исполнил все требования, установленные Высочайше утвержденным 18-го декабря 1845 года положением об испытаниях и признан Медицинским факультетом императорского Юрьевского Университета 4-го июня 1904 г. достойным степени ЛЕКАРЯ со всеми правами и преимуществами, сопряженными по закону с этой степенью». Думаю, что читателю будет интересно узнать, как выглядела в то время Клятва Гиппократа, помещенная на обратной стороне Диплома:

«Принимая с глубокою признательностию даруемые мне наукой права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим знанием, я даю обещание в течение всей своей жизни ничем не помрачать чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим; свято хранить вверяемые семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами ее процветанию, сообщая ученому свету все, что открою. Обещаю не заниматься приготовлением и продажею тайных средств. Обещаю быть справедливым к своим товарищам-врачам, и не оскорблять их личности; однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду прямо и без лицеприятия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей более меня сведущих и опытных; когда же сам буду призван на совещание, буду по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям».

После окончания учебы Наум Самойлович работал земским врачом, в 1908 и 1910 годах принимал участие в борьбе с холерой. В удостоверении, данном Мозырской Уездной Управой в декабре 1910 года, сказано, что он «к своим обязанностям относился в высшей степени добросовестно, с полным знанием и любовью к делу, чем и заслужил доверие и любовь местного населения». В 1909—1911 годах усовершенствовался в Берлине (Германия) по болезням желудка и кишечника. С 1911 по 1914 год состоял амбулаторным врачом в госпитальной терапевтической клинике императорского московского университета. 23 июля 1914 года в Москве мобилизован и назначен младшим врачом 59 Артиллерийской бригады в Тамбове в чине капитана.

21 января 1916 года назначен врачом для поручений при 13 головном Эвакопункте ст. Радошковичи с возложением обязанностей заведовать Химико-бактериологической лабораторией при пункте. 1 июля 1916 года назначен старшим ординатором 383 полевого Запасного Госпиталя в Великих Луках Псковской губернии. После революции Наум Самойлович служил в Красной Армии. 28 мая 1918 года назначен временно исполняющим обязанности главного врача 383 полевого запасного госпиталя. 27 февраля 1919 года назначен исполняющим должность начальника 131-го Вспомогательного Эвакуационного пункта с поручением формировать таковой. 9 сентября 1919 года ввиду расформирования 131 Вспомогательного эвакопункта назначен в Рыбинский местный эвакуационный пункт. 6 апреля 1921 года назначен Заведующим Рыбинским Военно-Санитарным подотделом Здравотдела. 2 января 1922 года по собственному желанию уволен в бессрочный отпуск (АА: здесь и далее сохранена орфография Послужного списка и других служебных документов).

В 1922 году в Рыбинске Наумом Самойловичем была написана и издана тиражом 1000 экземпляров брошюра «Суррогаты питания растительного происхождения Северной области и Рыбинской губернии».

Привожу полностью предисловие, дающее современному читателю мнение специалиста и очевидца о тяготах населения в то время.

 «Обширность территории Российской республики с ее разнообразными географическими и климатическими колебаниями никогда не давала уверенности ни государству, ни обществу, как видно из истории сельского хозяйства, что урожай к концу лета будет повсеместно реализован более или менее благополучно. Это печальное явление, преследующее по пятам сельского хозяина, как злой рок, вырисовывается еще ярче, если принять во внимание в дополнение к вышеназванным факторам некультурность населения, отсутствие широкого искусственного удобрения, орошения и борьбы с саранчой и другими насекомыми. В то время, как в Европе все сельское хозяйство зиждется почти на искусственных факторах, у нашего русского крестьянина все упования тесно связаны со стихией: пошлет Господь теплое лето с дождями, и урожай обеспечен; в противном случае готовься к голоду и ко всем последствиям, связанным с ним. Вот почему и самая психология, и труд европейского крестьянина сильно разнятся от нашего; я не могу также умолчать о слабой организации в России мелиорации, мелкого кредита и коллективных приобретений усовершенствованных орудий для обработки земли и лучшего использования урожая. Все сказанное настолько ясно, что я не стану останавливаться на подробностях и перейду к факторам, показывающим нашу полную зависимость и благополучие от атмосферных случайностей. В последние годы вследствие засухи были поражены целые губернии на востоке России; за ними в порядке очереди неурожай по тем же причинам постигает Юг России по Волге (Нижегородскую, Казанскую, Самарскую, Симбирскую, Саратовскую и др. губернии) и Украину. Неурожай влечет за собой голод, сыпной и возвратный тиф, желудочно-кишечные заболевания от ненормального питания и экономически — самое тяжелое — полное разорение крестьянского хозяйства, которое создавалось с большим трудом, старанием и терпением в течение десятков лет целыми поколениями. В результате — обнищание и вымирание населения, причины, заставляющие и общество, и государство проявлять энергичную деятельность не только из одной гуманности и любви к ближним, но и по чисто хозяйственным побуждениям. На самом деле, остающиеся вдовы и сироты после смерти мужей и отцов, взывающие о помощи, и необработанная земля за отсутствием работников ложатся тяжелым бременем и на общество, и на государственный бюджет. Вот почему у нас в России следует быть настороже и стараться предупреждать разными мероприятиями хотя бы в переживаемых неблагоприятных условиях неурожай и все его последствия. Наша молодая Республика, наученная горьким опытом 1921 года, выработала целый ряд мер, стремящихся объединить в более или менее стройную систему все случайные способы борьбы с голодом, практикующиеся самим населением, с строго научными данными; при этом первое место занимают суррогаты, могущие служить только подспорьем для питания, но не заменять таковое за отсутствием в них необходимых составных частей и, следовательно, достаточной калорийности. Необходимо только широко ознакомить население с произрастающими у них растениями, способами извлечения из них питательных веществ, а также способами их обработки и хранения их впрок. Правильная организация этого, безусловно, сложного дела без сомнения принесет большую пользу и, возможно, устранит в будущем или, по крайней мере, уменьшит возмущающее общественное чувство употребление голодающими соломы, глины, навоза, песку и других несъедобных предметов, показанных на последнем Всероссийском Съезде врачей-бактериологов».

Далее автор подробно рассматривает возможность добавок в пищу жмыха, отрубей, свекловичного жома, а также таких дикорастущих растений, как лебеда, исландский мох, папоротник, одуванчик, кувшинка, лопух, мокрица и других.

После демобилизации Наум Самойлович работал заведующим поликлиникой при больнице Памяти жертв революции, консультантом терапевтического отделения областной поликлиники. Сохранился рукописный адрес, поднесенный Науму Самойловичу сотрудниками поликлиники 11 февраля 1931 года вместе с подарком, портфелем.

«Дорогой Наум Самойлович!

Тихо, скромно, деловито протекала Ваша работа в стенах амбулатории (при больнице в память Жертв Революции), во главе которой Вы стояли в течение ряда лет. Ваше сердечное, дружеское, товарищеское отношение ко всем сотрудникам амбулатории не мешало Вам одновременно быть дельным администратором, следить за всей жизнью амбулатории, развивая, расширяя и углубляя ее по всем направлениям. Мы, работники амбулатории, чувствуем Ваше отсутствие. Пусть будет сей скромный наш подарок выражением нашей дружбы и признательности к Вам. Пусть он напомнит Вам о Ваших друзьях и послужит Вам утешением в минуту жизни трудную. Да не иссякнет Ваша энергия в жизненной борьбе. Будьте крепки и здоровы на долгие годы на Вашем ответственном врачебном посту».

Подписали адрес более 60 сотрудников.

21 августа 1941 года Наум Самойлович уволился по собственному желанию. После эвакуации из блокированного Ленинграда в Тихвин Наум Самойлович работал консультантом больницы ОК ВКП (б). Он умер в ноябре 1944 года в Ленинграде, похоронен на Преображенском еврейском кладбище.

Мать Самуила Наумовича, мою бабушку, Софью Алексеевну Александрову (девичья фамилия Донская), я помню очень хорошо, т. к. большая часть моей жизни проходила рядом с ней. Она родилась 23 (10) марта 1890 года в Великих Луках, была единственным ребенком.

В 1906 году окончила Великолукскую женскую гимназию. Перед 1-й мировой войной (как говорила бабушка, «в мирное время») она совершила путешествие по нескольким европейским странам, откуда привезла вместе с впечатлениями на всю жизнь несколько голландских декоративных тарелок с традиционными сюжетами: мельницы, парусники.

Закончила в 1916 году Петроградскую Консерваторию по классу фортепиано у профессора Бариновой, «удостоена Диплома на звание Свободного Художника». Как написано в Свидетельстве об окончании Консерватории, «в главном, избранном для специального изучения предмете, игре на фортепиано, показала хорошие успехи, при очень хорошей музыкальной зрелости».

В программе вечера, состоявшегося в консерватории в 1914 году, указаны два выступления С. Донской в 1-м и во 2-м отделениях. Здесь же указаны три выступления А. Огуза. И только теперь, при написании этих воспоминаний о близких, я вспомнил, что к бабушке очень редко, возможно, раз в год, приходил высокий пожилой мужчина. Они пили чай в бабушкиной комнате. Его звали Александр Огуз.

 Бабушка свободно владела немецким и французским языками, хорошо знала русскую и зарубежную классическую литературу. После революции она много работала воспитателем и музыкальным работником в дошкольных учреждениях, в том числе с так называемыми «трудными детьми». В эти годы Софья Алексеевна несколько раз повышала свою педагогическую квалификацию. В 1929 году она посещала занятия при Музее «Дошкольная жизнь ребенка», после чего разработала схему обследования музыкальных навыков семилеток, произвела обследование 300 детей в детских очагах и нулевых классах школ и обработала весь собранный материал. Итогом этой работы стала написанная ею статья «Музыкальные навыки детей семилеток». Она вошла в состав комиссии по выработке программы по МУЗО для нулевых классов и комиссии по оформлению музыкального Отдела Музея. В 1933 году Софья Алексеевна окончила восьмимесячные педологические курсы при Ленинградском Педологическом Институте, ей присудили квалификацию педолога, ведущего работу под руководством.

Во время финской войны бабушка работала в военном госпитале при больнице им. Куйбышева и была награждена Грамотой, в которой сказано, что руководство госпиталя «отмечает Вашу активную работу и проявленную материнскую чуткость и заботу в деле обслуживания раненых и больных бойцов и командиров РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОЙ КРАСНОЙ АРМИИ. Командование госпиталя выражает уверенность, что Вы и в дальнейшем покажете себя примерным, стойким бойцом на трудовом фронте, показывая образцы активного строителя коммунистического общества. 1940 г., г. Ленинград». После войны бабушка недолго работала в разных детских садах и до последних дней жизни (она умерла в 90-летнем возрасте 24 декабря 1980 года, похоронена на кладбище в пос. Песочное) занималась домашним хозяйством.

***

Скорее всего, жизненные пути родителей отца пересеклись в 1918 году в Великих Луках. Свадьба, видимо, совершалась по традиционному еврейскому обряду, т. к. бабушка иногда вспоминала стояние под хупой (балдахином). Потом Наум Самойлович и Софья Алексеевна оказались в Рыбинске, где 29 сентября 1919 года родился мой отец. В 1923 году вся семья переехала в Петроград и поселилась в большом красивом доме, выходящем на улицы Некрасова и Маяковского и Басков переулок. Дом построен в начале 20-го века в стиле неоклассики. В 1996 году на доме установлена мемориальная доска, посвященная Л. Утесову, жившему в этом доме с 1928 по 1935 год. Сначала семья занимала три большие комнаты площадью более 100 кв. м. в квартире на 3-м этаже. В квартиру поднимались по «парадной» лестнице с ул. Маяковского, дом 21. После «уплотнения» квартира стала коммунальной, была разделена на две, причем часть 60-метровой комнаты оказалась в другой квартире. Вход в квартиру, где теперь жила наша семья, оказался с «черного» хода, со двора, адресом стал Басков пер. д. 13/15, кв.7.

В этом доме с довоенных времен жила и семья наших родственников, а также несколько семей наших друзей. Очень близкие отношения связывали нас с семьей бабушкиной двоюродной сестры Евгении Ерофеевны Шейдиной. Ее дочь Алина Ерухимовна, троюродная сестра отца, практически его ровесница, как и ее муж, Алексей Павлович Соловьев.

Алина Ерухимовна и Алексей Павлович — участники Великой отечественной войны. Алина Ерухимовна работала детским врачом, отоларингологом, а Алексей Павлович — строительным рабочим. С семьей Шейдиных-Соловьевых мы виделись часто, вместе отмечали семейные праздники, в том числе и 90-летние юбилеи Софьи Алексеевны и Евгении Ерофеевны. Алексей Павлович был незаменим, когда возникала необходимость в небольшом ремонте. Он умел и перетянуть кресло, и восстановить полировку крышки краснодеревого стола, и повесить на зиму тяжелые гардины.

В Рыбинске началась многолетняя дружба нашей семьи с семьей Челищевых-Рождественских. Мария Луарсабовна Абуладзе-Челищева родилась в Ярославле в 1884 году, окончила Московскую консерваторию, была ученицей Сергея Рахманинова и Константина Игумнова. С 1912 года Мария Луарсабовна жила в Рыбинске. В феврале 1919 года она основала рыбинскую музыкальную школу, где преподавала до 1970 года. После ухода на пенсию она переехала в Ленинград к своей дочери Ирине.

Ирина Александровна Челищева также свою жизнь посвятила музыке, она работала концертмейстером Малого оперного театра. Ее муж, Николай Григорьевич Рождественский, актер, последние годы работал в Ленинградском областном театре. Рождественские, как мы называли членов этой семьи, жили в том же доме на ул. Маяковского, 21, на третьем этаже. Их комната являлась частью той квартиры, где жил отец со своими родителями до раздела квартиры. В их комнате площадью около 30 метров посередине стоял большой черный рояль, а на стенах висели фотографии Николая Григорьевича в разных ролях. Из их семьи самым общительным был Николай Григорьевич. Он часто шутил, балагурил, пел и играл на гитаре, рисовал пейзажи акварелью. По мотивам кинофильма «Броненосец «Потемкин» он сочинил шуточную монооперу и исполнил у нас на очередном праздновании нового года. Сохранилась фотография Николая Григорьевича в роли музыканта Миллера.

На фотографии надпись:
«В день 8 Марта, Софа,
Шлет Вам Миллер свой привет.
Ну, а я Вам пожелаю
Жить на свете много лет.
А «Чакону» заиграю —
Хочешь — слушай,
Хочешь — нет.
1956».

В нашем же доме жили несколько артистов, с которыми много лет дружили мои родители: ведущие артисты Театра Комедии им. Н. Акимова супруги, заслуженная артистка Таджикской ССР Кира Яковлевна Гурецкая и заслуженный деятель Таджикской ССР Иосиф Александрович Ханзель, заслуженный артист РСФСР, артист БДТ им. М. Горького Павел Петрович Панков, концертмейстер ленинградской филармонии Раиса Соломоновна Перлина. С Кирой Яковлевной и Иосифом Александровичем иногда приходил их молодой коллега Валерий Ефремович Никитенко, ныне народный артист России.

В доме до 1920 года жил художник-пейзажист Алексей Васильевич Ганзен, две акварели которого были в нашей семье.

 ***

В Басковом переулке наша семья прожила более 40 лет, до лета 1968 года, когда в результате обмена переехала в отдельную трехкомнатную квартиру. На входной двери все время сохранялась табличка, извещающая о частнопрактикующем докторе Н. С. Александрове.

На моей памяти о Науме Самойловиче в доме вспоминали редко. Скорее всего, это связано с тем, что, когда я стал жить с отцом и бабушкой в 1954 году, с момента его смерти прошло 10 лет. Но в нише платяного шкафа у бабушкиной кровати всегда стояла большая фотография покойного мужа. До середины 50-х годов в книжном шкафу две большие полки занимали его специальные книги, пока их не сдали в букинистический магазин. Осталось довольно много чистых блокнотов вертикального формата для выписки рецептов, на верхнем крае страниц были напечатаны фамилия врача, адрес и телефон. И еще осталось несколько медицинских рекомендаций, которые применялись, если заболевали домашние. Например, при заболевании с высокой температурой больному лучше есть очень немного, а, когда температура спадет, можно съесть яйцо, сваренное «в мешочек» и кусок булки с маслом, на обед — куриный бульон. При проблемах с кишечником рекомендовался отвар корня ревеня, яблоко натощак. Если болело горло, его полоскали теплым раствором соли с несколькими каплями иода. Одноклассник отца Даниил Натанович Альшиц, часто бывавший в гостях у отца, вспомнил только, что Наум Самойлович всегда был занят, и он его видел редко.

Наша родственница Клара Александровна Барская, в начале блокады — аспирантка филфака ЛГУ, сохранила воспоминание о том, как со своей двухлетней дочкой Леной не раз переживала вражеские налёты в бомбоубежище, и там, видно, девочка заразилась. Пришёл доктор, «дядя Наум», сразу определил: «Корюшка», т. е. ребенок заразился корью. И вот имя доктора Елена Львовна Бандас, (по фамилии её отца) до сих пор тоже помнит. Это и был Наум Самойлович, мой дед, который сохранил преданность своему делу даже в условиях блокады.

***

Хочу рассказать о некоторых бытовых деталях, окружавших отца большую часть жизни. В квартире стояла старинная мебель и вазы, на стенах висели декоративные тарелки. На паркетных полах в комнатах лежали ковры. Ковром была покрыта и тахта, на которой спал отец. Раз в год для натирки полов приглашался полотер. Потолки в квартире — под четыре метра высотой. Осенью, в конце октября мыли окна, ватой затыкали щели в рамах, оклеивали на зиму бумажными лентами, между рамами ставили для впитывания влаги чашки с солью. Поверх тюлевых занавесок вешали тяжелые гардины и ламбрекены. Обычно эту непростую работу делал дядя Леня. Этими же тяжелыми занавесями разделялась большая комната, часть которой служила темной столовой, а в двух других, где было по окну, были моя и бабушкина комнаты. Когда на зиму окна занавешивали, квартира преображалась, она отгораживалась от осенней сырости и зимнего холода. Проходило полгода и, когда в окна с раннего утра до вечера начинали бить лучи апрельского солнца, в один прекрасный день происходил обратный процесс — снимали гардины и ламбрекены, открывали и мыли окна, и квартира наполнялась весенним светом и воздухом. На окнах, выходящих на ул. Маяковского, со стороны улицы были укреплены деревянные ящики, в которые бабушка высаживала душистый горошек, настурцию, календулу и другие цветы. Летом цветы подрастали, горошек и настурция, цепляясь за веревочки, постепенно заполняли окно.

Важной деталью быта была наша коммунальная кухня. Так как вход в квартиру был с черного хода, то с лестницы в прихожую приходилось проходить через кухню. Кухня большая, метров 25. Посередине находилась огромная кафельная дровяная плита. И, хотя через несколько лет после войны, на кухне появились две газовые плиты, бабушка не позволяла снести их предшественницу, говоря, что та спасла их в первую самую тяжелую блокадную зиму. Плита, конечно, больше не использовалась по прямому назначению, но служила общим хозяйственным столом. На кухне только готовили еду, но никогда не обедали. Более того, бабушка считала, что на кухне мужчины не должны находиться. Обедали только в столовой. Там стоял дубовый столовый гарнитур, состоящий из прямоугольного стола, 12 стульев с высокими прямыми спинками и высокого очень нарядного буфета. Стол был раздвижным, за него могло сесть человек двадцать. Над столом располагалась лампа с большим оранжевым абажуром. Покрывался стол только скатертью. Когда в пятидесятые годы появилась полиэтиленовая пленка, бабушка согласилась класть ее поверх скатерти. Обеденная посуда была обычной, но столовые приборы всегда клались на специальные подставки. Также в пятидесятые годы льняные салфетки заменились бумажными. Чай пили также из обычных чашек, но не из кружек. Причем бабушка следила, чтоб каждая чашка стояла на «своем» блюдце. Бабушка пила из большой чашки с цветками сирени.

Летом 1968 года усилиями Клавдии Федоровны состоялся обмен, в результате которого они с отцом и бабушкой переехали в отдельную трехкомнатную квартиру на пр. Шверника д. 44. корп. 1, кв. 74 (теперь 2-й Муринский пр.), а я — в комнату в коммунальной квартире у Троицкого собора.

В новую квартиру удалось перевести все вещи кроме столового гарнитура, здесь он не помещался, буфет оказался выше невысокого потолка. Поэтому пришлось буфетами поменяться с Шейдиными. Им же отдали и стол, и стулья. В одной комнате была спальня и кабинет, большая комната стала гостиной, а маленькая — бабушкиной. Теперь обедали на кухне. Когда приходили гости, в большой комнате устанавливали специально сделанный складной стол, за которым могло поместиться довольно много народа. Кроме очевидных преимуществ отдельной квартиры у бабушки появилось огромное поле для цветов: пятиметровый балкон проходил вдоль окон двух комнат. Все-таки бабушка тосковала о жизни в центре. Когда она изредка ездила к кому-то из старых знакомых, говорила «поеду в город».

***

О детстве отца я знаю немного. Знаю, что читать он начал с четырех лет, говорить по-французски учился почти одновременно с русским.

Кроме французского отец хорошо знал немецкий и английский, которые училв школе и университете, мог читать статьи на итальянском, испанском и португальском языках. Когда во время войны оказался в Польше, понимал польский. Уже в 70-е годы он, желая улучшить свой английский, еженедельно с преподавателем дома занимался этим языком. В качестве упражнений он переводил, например, сонеты Шекспира белым стихом. Не знаю, к сожалению, в какой школе отец учился до 9-го класса. Он рассказывал, что в этой школе практиковались такие «современные» методы, как бригадное обучение. То есть класс разбивался на бригады по 5—6 человек, всем давалось задание, которое учитель проверял, выслушивая ответ любого члена бригады. Отвечал, конечно, один из успевающих учеников, а оценку получала вся бригада. Предполагалось, что при подготовке ответа знающие ученики растолкуют материал отстающим, но это соблюдалось далеко не всегда. Последние два года отец учился в 1-й образцовой школе в Соляном переулке. Там были сильный педагогический коллектив и ученики, имеющие хорошую подготовку. Учеба в этой школе дала отцу не только полноценные знания, но и подарила несколько друзей, связь с которыми он сохранил до конца жизни.

Хочу сказать сразу, чтобы не повторяться, рассказывая о каждом из близких отцу людей, все они были и широко образованными специалистами, и знатоками, и ценителями русской и мировой культуры, подлинными интеллигентами. Все они — люди разных специальностей, ученые, актеры, врачи, полностью реализовали себя в своих профессиях, главным в их жизни до последних дней оставалась работа. Они были настоящими патриотами своей Родины, с честью прошли через все испытания, которые им выпали в жизни. А главным событием в их жизни было участие в разгроме германского фашизма в Великой отечественной войне.

Прежде всего, назову Даниила Натановича Альшица, ближайшего друга отца. Даниил Натанович окончил исторический факультет Ленинградского университета, добровольцем ушел в народное ополчение, воевал на «Ораниенбаумском пятачке», после Победы работал в отделе рукописей Публичной библиотеки, в декабре 1949 года был незаконно репрессирован, выпущен на свободу и реабилитирован в 1955 году. Продолжил работу в Публичной библиотеке, стал доктором исторических наук, профессором, преподавал на истфаке ЛГУ и в Институте культуры, написал кроме научных работ несколько художественных книг и пьес, воспоминания. Для своей беллетристики Даниил Натанович избрал псевдоним Даниил Аль.

Две его комедии, написанные в соавторстве со Львом Львовичем Раковым, «Опаснее врага» и «Что скажут завтра» были поставлены в Театре Комедии Н. Акимовым, его пьеса «Правду! Ничего, кроме правды!!» шла в Большом драматическом театре им. М. Горького (сейчас имени Г. Товстоногова). Даниил Натанович был прекрасным рассказчиком, сочинителем острых стихов. Не могу забыть его рукопожатия: когда я сжимал его ладонь, то казалось, что держу в руках кусок доски, такой она ощущалась жесткой. Меня это всегда удивляло, т. к. Даниил Натанович не производил впечатления силача. Причину я понял, когда прочитал его воспоминания «Хорошо посидели!» о пребывании в лагере, где он несколько месяцев до изнеможения ворочал ломом древесные стволы.

Незадолго до ареста Даниила Натановича его жена Ариадна Семеновна родила сына Олега, ставшего впоследствии известным драматургом Олегом Даниловичем Даниловым. Я помню рассказ отца о том, что Даниил Натанович, чтобы повидаться с женой и сыном придумал такую мистификацию. Он написал следователю, что перед арестом обнаружил в архиве текст десятой главы «Евгения Онегина» А. Пушкина, которая, как считается, автором уничтожена, до нас дошли только небольшие фрагменты. Даниил Натанович сочинил несколько десятков строф в стиле пушкинского «Онегина», вставив туда все известные фрагменты. Он надеялся, что его вызовут в Ленинград в связи с такой драгоценной находкой и ему удастся повидать родных. Его надежды не оправдались.

Когда Юра, мой младший брат, еще школьником серьезно увлекся рисованием, Даниил Натанович помог ему с отцом встретиться с Николаем Павловичем Акимовым, чтобы узнать его мнение о Юриных работах. Сейчас Юрий Самуилович Александров — известный петербургский художник, он занимается и книжной графикой, и живописью. Его работы находятся в собрании Государственного Русского музея и в многочисленных частных коллекциях в России и за рубежом. Юрино творчество богато мистификацией и едкой иронией.

Многие свои новые произведения Даниил Натанович читал у нас дома. Он всегда приходил к нам с женой, сначала с Ариадной Семеновной (я ее помню плохо), а потом со второй женой Тамарой Александровной Мельниковой. Она историк-востоковед, преподавала в Технологическом институте, работала научным редактором в книжных издательствах. Тамара Александровна — человек разнообразного круга интересов и до последних дней жизни осталась живым, увлеченным собеседником.

Большая дружба связывала отца с Анатолием Николаевичем Эйнгорном, участником Великой отечественной войны, чемпионом мира и СССР по волейболу, заслуженным тренером СССР, полковником военно-медицинской службы. Еще один школьный друг отца — Владимир Мамчилович Брабич, историк, известный российский нумизмат, всю научную жизнь связал с Отделом нумизматики Государственного Эрмитажа.

Очень близким другом отца был Михаил Владимирович Волькенштейн, крупный ученый физикохимик и биофизик, член-корреспондент АН СССР. Долгое время Михаил Владимирович жил в Ленинграде совсем близко, на Невском, в доме, где находится кинотеатр «Художественный». Тогда они с отцом часто виделись. После переезда Михаила Владимировича в Москву, они виделись реже, но сохранили дружеские отношения. Михаил Владимирович писал маслом, сочинял стихи, наряду с научными книгами автор и нескольких книг по физике и молекулярной биологии, как указано в предисловии к одной из них, «рассчитанных, на широкий круг читателей, интересующихся естествознанием и характером развития науки». В библиотеке отца хранится несколько книг, подаренных Михаилом Владимировичем, с его дарственными надписями. На форзаце книги «Молекулы и жизнь», например, написано: «Моему дорогому другу и согенетику Ильчику от Миши». Михаил Владимирович был одним из активнейших борцов с лженаукой, в том числе и с лысенковщиной.

Кстати, отца с детства в семье звали Ильчик. Происхождение этого имени бабушка, когда я ее спросил об этом, мне объяснила так. Имя Самуил своему первенцу родители выбрали заранее, до его рождения, по традиции в честь деда по отцовской линии. Когда Наум Самойлович увидел новорожденного, он сказал: «Самуил — это имя для крупного мужчины, а это только Самуильчик». А звать стали коротко — Ильчик. Так отца звали все близкие, внуки его звали «дедушка Ильчик». К своей маме отец чаще всего обращался «мамка». Завершая тему домашних и дружеских имен, скажу, что, как следует из писем отца к моей маме, его первой жене, Белле Борисовне, он обращался Белка или Белочка. А вторую свою жену, Клавдию Федоровну, отец называл чаще всего Лапсик. Своего троюродного брата, Владимира Яковлевича Александрова, очень близкого ему человека, отец, как и все родные, звал Вилка.

Как я уже упоминал, и бабушка, Софья Алексеевна, и отец — в своих семьях единственные дети. Поэтому близких родственников Александровых у нас не было. Но со своим троюродным братом Владимиром Яковлевичем Александровым и его семьей отец был очень дружен.

Владимир Яковлевич был не только крупным ученым биологом, учеником Дмитрия Николаевича Насонова, но и мудрым человеком, можно сказать «ребе». Он прожил долгую жизнь (умер в 1995 году в возрасте 89 лет). После окончания аспирантуры работал заведующим лабораторией экспериментальной биологии и гистологии в радиологическом институте и старшим научным сотрудником в институте экспериментальной медицины. Прошел через годы войны, куда ушел в 1941 году добровольцем вместе с Д. Н. Насоновым. Служил в санитарном взводе 13-й стрелковой дивизии. В блокадном Ленинграде в феврале 1942 года умерла мать Владимира Яковлевича Софья Яковлевна, учительница, а в июне — отец, Яков Ильич (Янкель Эльевич), 1869 года рождения, выпускник медицинского факультета Киевского университета. До революции был провизором, владельцем аптеки.

В 1943 году Владимира Яковлевича отозвали с фронта как доктора наук, вместе с Д. Н. Насоновым его наградили Сталинской премией, половину которой лауреаты передали в Фонд обороны. В период событий августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года вступил в противостояние с Т. Д. Лысенко и О. Б. Лепешинской. Владимир Яковлевич был уволен, занимался переводами и проводил эксперименты в домашних условиях. В связи с этим он вспоминал ироничную фразу еще одного своего учителя, академика А. А. Заварзина: «Ученые делятся на условных и безусловных: первые работают лишь при соответствующих условиях, вторые — при любых». С 1952 года продолжил научные исследования в Ботаническом институте им. В. Комарова и Институте цитологии РАН. После 1953 года стал одним из лидеров борьбы за возрождение в СССР научной биологии. Владимир Яковлевич был одним из трех авторов написанного в 1955 году письма в ЦК КПСС о положении в биологической науке и вреде от внедрения в практику лысенковских сельскохозяйственных мероприятий. Это письмо подписали почти триста ученых-биологов и поддержали ведущие отечественные физики и математики.

В 1992 году Владимир Яковлевич написал книгу «Трудные годы советской биологии», которую подарил мне с надписью «Дорогому Алеше от любящего двоюродного дяди. 01.12.92». В предисловии он говорит об одной из причин, по которой ее написал: «Сыграли свою роль и многократные просьбы младших товарищей рассказать, как рушилась и возрождалась советская биология, как вели себя в это время люди». На книге «Поведение клеток и внутриклеточных структур», подаренной отцу, написано: «Дорогому Самуилу с троюродным приветом. Вилка». Одним из последних Указов Президента СССР (от 16 октября 1990 г.) о награждении орденами ученых, внесших особый вклад в сохранение и развитие генетики и селекции, Владимир Яковлевич был удостоен ордена Ленина. Так получилось, что часто встречаться с Владимиром Яковлевичем я стал только после смерти отца. Приходил в гости в большую квартиру на Ланском шоссе, где он жил со своей невесткой Наташей, вдовой старшего сына Юрия (родные звали его Юлка), внучкой Аней, ее мужем Колей и правнучкой Зиной, названной в память о жене Владимира Яковлевича Зинаиде Ивановне Крюковой. Сейчас Анна Юрьевна Богданова уже доктор биологии, Зина — биолог, окончила университет в Швейцарии. С Владимиром Яковлевичем мы разговаривали в его кабинете, где стоял только большой письменный стол, диван и книжные полки по всем стенам. Над диваном висела большая картина, на которой был изображен пожилой еврей в традиционной одежде. Книги и рукописи лежали и на столе, и на полу. Владимир Яковлевич подробно расспрашивал меня о моей работе и семейных делах, рассказывал, чем сам занимается. И обязательно своим немного замедленным голосом с характерным акцентом рассказывал несколько свежих анекдотов. Потом со всеми домашними мы ужинали. Когда я прощался и уходил, Владимир Яковлевич всегда сам меня провожал и подавал пальто. Если я пытался одеться без его помощи, он настаивал и говорил, что «в борьбе человека с пальто надо держать сторону человека».

***

Среди книг Владимира Яковлевича имелся семейный раритет, рукописная книга в темно-красном кожаном переплете. Она издана в 1892 году в Одессе. На форзаце написано: «Родословие Александровых». Я сделал ксерокопию этой брошюры, которая написана на иврите с небольшими приписками и вставками на русском. По моей просьбе перевели несколько отрывков. Там представлена генеалогия Александровых с начала XV века до родственников начала XX века, о которых Владимир Яковлевич что-то знал. Отец об этой брошюре отзывался в достаточно серьезном и уважительном тоне.

Имеется еще один очень небольшой документ, поясняющий происхождение нашей фамилии. В верхнем левом углу имеется штамп: М.В.Д. Гомельского общественного раввина, ноября 15, 1894, № 376. Имеется погашенная гербовая марка и круглый штемпель внизу справки. Штемпель на ксерокопии очень нечеткий. В центре, возможно, герб города под короной, а по окружности какая-то надпись. Мне кажется, что там есть слово «раввин». Возможно, это его личный штемпель. Вот текст документа:

Свидетельство. Дано сие Александру Бениоминову Залкинду в том, что его настоящее имя есть Александр. Это имя является у евреев со времен Александра Македонского, в честь коего евреи стали именовать им своих новорожденных сыновей. Имя Шендер или Сендер есть исковерканное и сокращенное от имени Александр. В чем подписываю и печатью удостоверяю. Г. Гомель. 15 ноября 1894 года.

               Гомельский Общественный Раввин (Подпись).

Случайно, читая книгу воспоминаний М. М. Казакова «Актерская книга» («Вагриус», М., 1996 г., стр. 382), наткнулся на примечательный анекдот.

«Когда Александр Македонский, завоевавший древний Иерусалим, пожелал увековечить себя в мраморе, первосвященник отговорил его. Он сказал ему, наверное, так: «Зачем вам, Саша, памятник? Придет следующий, такой, как вы, и грохнет по вашей мраморной головке чем-нибудь тяжелым. Вам будет приятно такое? Так давайте назовем вашим, неиудейским светлым именем всех младенцев мужского пола, которые родятся в этом году. Поверьте, так будет надежней. Евреи любят и хранят традицию, и ваше, Саша, имя сохранится на века». Первосвященник слово, данное великому македонцу, сдержал. Именем Александра Великого и сегодня называют вновь народившихся младенцев, родители которых могут быть из Марокко, Эфиопии и Йемена. Александр. Сандер. Саша».

Мне кажется, что ясность в вопрос о происхождении нашей фамилии вносят воспоминания Елены Львовны Бандас, «Закон сохранения энергии» («Еврейская старина», 2008, 6.). Она упоминает о своем прапрадеде, жившем во второй половине ХIX века, — Эли Сендерове, который вернул своей фамилии греческое, добровольно принятое евреями, изначальное и полное звучание — Александров. А имя Эли — уменьшительное от ивритского Элияhу, «мой бог», что в русской транскрипции звучит как Илья в имени еврейского происхождения. Илья Александров. Он был купцом 1-й гильдии, получил право жить в Петербурге и дать образование своим детям. Его отец Александр Сендер, лесопромышленник в Мозыре, умерший около 1880 года, был прадедом и Владимира Яковлевича и моего отца. А дедом Александра Сендера был, как следует из «Родословия Александровых», Александр Сендер Александров, прозванный «Великим Сендером из Шклова», «Гагойдел», der Grosser. Даже через столетия до Владимира Яковлевича дошли сведения, что это был человек большого роста. Кстати, и Владимир Яковлевич был высоким, значительно выше нашего с отцом среднего роста.

**

В школе отец отлично учился, но золотую медаль не получил, т. к. в последней строчке своего сочинения по пушкинскому «Борису Годунову» написал «… в Россие». Серебряных медалей тогда не выдавали. В 1937 году отец поступил на биофак университета, который закончил в июне 1941 года.

Когда началась война, отца не мобилизовали в армию, т. к. у него в связи с плохим зрением был «белый» билет. С июля 1941 по январь 1942 года он работал сначала старшим лаборантом, потом — заведующим лабораторией поликлиники Леноблздравотдела. Первую блокадную зиму отец со своими родителями пережил в Ленинграде, а в январе 1942 года их вывезли в Тихвин, где отец добровольцем вступил в Красную Армию. Его подразделение относилось к войскам Ленинградского фронта. Моя прабабушка, мать Софьи Алексеевны, Раиса Семеновна (Рахиль Симоновна) Аграновская, со своим мужем, Алексеем Захаровичем (Айзеком Залмановичем) Донским, из Ленинграда не уехали. Алексей Захарович умер в 1942 году, а Раиса Семеновна прожила долгую жизнь и умерла в 89-летнем возрасте в 1959 году. Оба они похоронены на Преображенском еврейском кладбище. Из блокадного Ленинграда бабушка Рая уехать не смогла, т. к. ее муж Алексей Захарович, которому было уже 77 лет, болел и настолько ослаб, что не выдержал бы поездку по Дороге Жизни. Она эвакуировалась из Ленинграда, похоронив мужа, осенью 1942 года. Бабу Раю я помню с самого моего детства, когда ей уже было около 80 лет. Это была небольшого роста старушка с лицом, покрытым глубокими морщинами, но ощущение от ее кожи осталось как о чем-то бархатистом. Она была тихая, аккуратная, опрятная. Она меня поражала умением виртуозно считать на счетах. Через много лет после смерти бабушки мне попалась ее трудовая книжка, которая, к сожалению, не сохранилась. Из записей в этой трудовой книжке, относящихся к 30-м годам, я узнал, что бабушка многие годы работала кассиром в магазине. И имела за свою работу десятки благодарностей к праздничным датам. Формулировки были в духе времени, бабушку называли то ударницей, то стахановкой. Хотя основное время я в детстве проводил с Софьей Алексеевной, со мной бабушка Рая тоже занималась. Она со мной читала и учила наизусть басни Крылова по маленькой пожелтевшей книжечке.

***

В Тихвине отец познакомился с моей матерью, Бутовской Беллой Борисовной. Моя мама родилась в 1913 году в г. Березное Черниговской области. В Харькове закончила стоматологический институт. В августе 1941 года была призвана в Красную Армию, закончила 3-месячные хирургические курсы. Маме присвоили звание старшего лейтенанта и в 1942 году направили на Волховский фронт.

Будучи начальником привокзально-сортировочного отделения, мама организовывала выгрузку раненых и их сортировку, работу санитарного транспорта. Однажды, в конце марта 1943 года в самый разгар работы на станцию, где стояло несколько санлетучек, налетели фашистские бомбардировщики. Медперсонал не прекращал работу вплоть до отправки в госпиталь последнего раненого. Во время этого авианалета сгорело 7 вагонов, были убиты осколками или сгорели более 40 раненых, погибли 2 врача, 2 медсестры, ранены 9 санитаров. За этот подвиг 1 апреля 1943 года маму наградили орденом Красной Звезды.

Обо всем, что случилось, я от мамы никогда не слышал, а узнал, разбирая после ее смерти в 2002 году ее документы, в том числе, написанный ею 25 марта 1943 года рапорт на имя начальника сортировочного эвакогоспиталя (СЭГ 3451). Мама вспоминала со слезами всю жизнь только один эпизод войны, как ее подруга получила в подарок красивые варежки и со смехом говорила, что, если будет бомбежка, она ими закроет лицо. Видимо, она так и сделала, потому что была убита осколком, раздробившим ей кисть и челюсть. Сама мама получила сильную контузию, последствия которой сказались через много лет. Она стала резко терять слух, у нее расстроилась речь, она лишилась возможности разборчиво писать.

***                                                                                 

Очень теплые отношения связывали нашу семью с семьей ростовчан Клейнманов, Марком Натановичем, Розалией Исааковной и их сыном Яковом Марковичем, которого все звали Яня.

Думаю, что знакомство произошло во время войны в Тихвине. Марк Натанович — майор медицинской службы, заместитель начальника госпиталя по медицинской части СЭГ 3415, Розалия Исааковна — вольнонаемная, а Яне исполнилось тогда 15 лет. Когда все члены нашей семьи, кроме отца, в 1944 году вернулись в Ленинград, Яня уехал с ними, окончил школу и ЛИИЖТ. Он стал высококвалифицированным радиоинженером. Когда он по несколько раз в году приезжал в наш город в командировки, всегда останавливался у нас. У него с бабушкой была своя многолетняя регулярная переписка.

Когда Марк Натанович тяжело заболел, Яня привез его из Ростова к нам, надеясь, что в Ленинграде ему смогут помочь. К сожалению, он умер через две недели на руках своего сына и Самуила Наумовича и был похоронен на Преображенском еврейском кладбище.

Так получилось, что 20 ноября 1981 года, когда умер мой отец, Яня приехал в Ленинград в очередную командировку. И разделил со мной горе и все возникшие проблемы. От Яни я узнал некоторые важные для меня подробности о моих предках, когда никого из них уже не было в живых. Прежде всего, мне хотелось узнать, почему фамилия моей прабабушки Раисы Семеновны — Аграновская, а ее мужа, Айзека Залмановича — Донской. Яня ответил на этот вопрос подробным письмом, фрагмент которого я привожу.

«Дорогой Алёша! Постараюсь сообщить тебе то немногое, что знаю о твоей, такой дорогой мне, семье. Со слов Раисы Семеновны знаю, что фамилией своей она обязана тогдашним ограничениям для евреев. Её муж, единственный, разумеется, она была пуритански настроена в этом смысле — для получения легальной возможности жить в Санкт-Петербурге нашел отставного «николаевского солдата». То есть еврея, прослужившего 25 лет в армии, и оформил у казенного раввина брак своей жены (sic!) с этим Аграновским. Раиса Семеновна его никогда не видела, но со слов Айзека Залмановича, который был «представителем отсутствующей в данный момент невесты», старый солдат сетовал, что безденежье заставило его «пачкать» чистый паспорт холостяка. Как эта операция легализовала проживание самого Айзека Залмановича, уже не помню, но он был купцом 2-й гильдии, что права жительства не давало. У Раисы Семеновны было и еще одно основание для жительства в СПб — ремесленничество. Она сдала экзамен на шляпницу и имела мастерскую с 2-мя — 3-мя мастерицами, а сначала работала сама. Свое дело она вела самостоятельно, а Айзек Залманович имел металлосклад, с которого продавал закупаемые в Берлине металлоизделия. Отец Р. С. (АА: Симон Шейдин) был купцом 1-й гильдии в Великих Луках. Детей было 13. Мать Раисы Семеновны рано умерла, и отец — человек очень богатый и занятой, управлял детьми через строгую возрастную иерархическую систему. Старший руководил младшим, а обжалование его действий разрешалось лишь через ступеньку вверх. Отец — верховный правитель — привлекался лишь в чрезвычайных ситуациях. У Раисы Семеновны в Санкт-Петербурге был дядя Вульф, тоже купец 1-й гильдии, очень богатый домовладелец, давший имя улицам «Вульфова» и «Малая Вульфова» на Петроградской стороне (в конце Кировского проспекта). (АА: сейчас это ул. Чапаева и ул. Котовского; в Википедии утверждается, что старое название этих улиц связано с англичанином Якобом Вольфом, имевшим в середине XVIII века в этом районе усадьбу). Этот Вульф был холостяком, и племянницам Мане и Фризе дал по 200 тыс. приданного. Сын тети Мани проф. Френкель Ю. (Софья Алексеевна звала его Юрой) был зам. директора института мозга акад. Быкова. Его отец был очень авторитетным врачом, принятым в высших кругах, что давало и сыну возможность дружить с сыном министра путей сообщения и т. п. В годы (в начале) гонений на «космополитов» Юра переехал во Фрунзе, куда ученики приглашали его академиком-секретарем республиканской Академии наук. Детей у него не было. Внешне он походил на Идена, одевался (даже после переезда во Фрунзе) в Таллине или Хельсинки. В 20-е годы был чемпионом Ленинграда по буерному спорту и выпустил книгу по этому виду спорта.

Я видел еще брата Раисы Семеновны — Абрама Семеновича. Он жил в 40-х годах как будто в Ленинграде, но почему-то почти не бывал на Басковом. До 17-го он был владельцем типографии в СПб, на Невском угол Фонтанки, напротив дворца великого князя Сергея Александровича. Имел 1-ю гильдию, был делегатом Лондонского сионистского конгресса от России. Еще один брат, Меер, приезжал в командировку в Ленинград, и ты должен его помнить. Он тоже имел прежде 1-ю гильдию, а в возрасте под 90 был директором двух (ого!) рыбзаводов в Мариуполе. (АА: это уже при советской власти).

О Белле Борисовне знаю только, что в начале войны (уточняю для потомков, что речь идет о Великой отечественной войне 1941—45 г. г.) она была стоматологом, но в армии как хирург. Папа (Самуил Наумович) очень ценил ее как способную, инициативную, умелую и оптимистичную сотрудницу. Она была в Тихвине начальником привокзального отделения — пост, требовавший не только профессиональных данных, но и храбрости: налеты немецкой авиации были ожесточенными».

 ***

При написании этих воспоминаний мне захотелось узнать, когда мои предки оказались в нашем городе и где они проживали. В адресной книге «Весь Петроград» за 1917 год я нашел, что прадед Айзек Залманович Донской проживал по адресу Английский пр., 50 и даже имел телефон 11263. Это громадный красивый дом в стиле неоклассики сохранился и имеет еще два адреса: Садовая ул., 103 и Канонерская ул., 24. В 20-30-е годы Садовая улица называлась улицей Третьего Июля, а Английский проспект — проспектом Маклина.

По результатам ответов на мои запросы в архивы удалось узнать, не только где и когда проживали мои предки (какие-то выписки из разных архивов оказались противоречивыми, какие-то записи отсутствовали, привожу их так, как указано в полученных выписках), но даже рассказали что-то о роде их деятельности. Имеется запись в домовой книге дома Английский пр., 50 о том, что мой прадед Айзек Залманович Донской 1865 года рождения, уроженец г. Невель Витебской губернии прибыл с пр. Маклина, 39 г. Великие Луки, и прописан здесь в 8-й квартире 19.04.26 г. Указан и род занятий: служащий, продавец книг Ленинградского отделения КОИЗ (Всероссийское кооперативное издательство). Выписан из этого адреса 02.07.42 г. в связи со смертью.

Его жена, моя прабабушка Рахиль Симоновна Аграновская 20.05.1870 года рождения, уроженка г. Кронштадта, прибыла с пр. Маклина, 39 г. Великие Луки, и прописана здесь в 8-й квартире 25.01.30 г. Род занятий: ответственный исполнитель КОИЗ гостиный двор. Бабушка Рая выбыла с этого адреса после смерти своего мужа 07.07.42 г. на Басков пер., д. 13/15 кв. 7, откуда 24.10.42 г. эвакуировалась в Тихвин. Реэвакуировалась 03.05.44 г. и прожила здесь до своей смерти в 1959 году.

Мой дед Наум Самойлович Александров, отец Самуила Наумовича, прописан по адресу Басков пер., д. 13/15 кв. 7 как прибывший 03.04.23 г. с Максимильянского пр., д. 50, врач Коммунальной лечебницы № 48, Фонтанка, 154. Моя бабушка Софья Алексеевна Александрова, мать Самуила Наумовича, прописана по этому адресу с 21.05.23 г. как прибывшая с того же Максимильянского пр., д. 50. По поводу этого Максимильянского пр., если речь идет о Ленинграде, нашел только, что между Мойкой и каналом Грибоедова есть переулок Пирогова, который с 1871 по 1952 годы назывался Максимилиановский переулок. Но он небольшой и пятидесяти домов сейчас там нет. Но я точно помню, что бабушка Рая уже в очень преклонном возрасте ездила в Максимилиановскую поликлинику или аптеку. То есть для нее этот район города был знаком.

Кстати, известно, (например, «Многонациональный Петербург», СПб. 2010), что после смягчения дискриминационной политики правительства России в отношении евреев с 70-х годов 19 века именно в кварталах Коломны, расположенных между Сенным и Никольскими рынками, начали поселяться евреи, в основном выходцы из Литвы и Белоруссии. Здесь было 4 синагоги, а в конце 19 века построена Большая синагога.

Отец Самуил Наумович Александров прописан по адресу Басков пер., д. 13/15 кв. 7 как прибывший со своей матерью 21.05.23 с Максимильянского пр., д. 50.

***

Вплоть до моего рождения в апреле 1944 года отец со своими родителями и моя мама жили вместе, постоянно общались, были в курсе всех событий в быту и на работе. После того, как мою маму демобилизовали в августе 1944 года, она со мной и родителями мужа и Яней вернулась в Ленинград, где растила меня и поступила на 4-й курс во 2-й медицинский институт, который окончила в 1946 году.

С момента разлуки с семьей отец начал писать родным письма. Отец писал очень часто, иногда по два раза в день, одно письмо всем, второе — жене. Всего мама сохранила 33 письма отца с фронта и передала мне их в конце своей жизни. Они относятся к периоду сентябрь 1944 — июль 1945 года. Не на всех письмах есть дата написания, некоторые строки вымараны военной цензурой. Во всех письмах значительную часть занимает подробная информация о состоянии дел на работе, об общих фронтовых знакомых, расспросы о ленинградских знакомых, университетских товарищах, кто уже вернулся в город, беспокойство по поводу бытовых проблем родителей и их здоровья, что с питанием, отоплением, хватает ли денег. Отец Самуила Наумовича последнее время чувствовал себя неважно (умер в ноябре 1944 году, причина смерти — грудная жаба), поставил себе диагноз, связанный с болезнью печени, просил отца найти по возможности, соответствующие трофейные лекарства. Этому в письмах также постоянно уделяется внимание. В переданных мне мамой письмах очень много места занимают соображения отца по поводу моего воспитания. Я предполагаю, что это объясняется тем, что мама передала мне только те письма, которые считала нужными. Всего писем за год переписки, судя по тому, что отец писал их чуть не ежедневно (он об этом сам неоднократно упоминает), было в несколько раз больше.

Из письма от 10.09.44 (первое сохранившееся письмо).

«Обязательно сфотографируйтесь всей семьей и пришлите мне общую фотографию, только не у холодного сапожника, а по-настоящему (АА: к сожалению, видимо, такую фотографию не сделали, или она не сохранилась). Белка, как твои дела? Как твоя работа? Скоро ли начинаются занятия, какие предметы на 4-м курсе?».

Из письма от 14.09.44.

«Получаете ли вы мои письма и как часто? Я ведь пишу ежедневно довольно подробные послания. Жду от вас подробнейшего письма на 10 страницах от каждого в отдельности и от всех вместе».

Из письма от 23.9.1944 (подчеркивания в письме сделаны отцом).

«Как обстоит дело с прогулками Алика (АА: я неожиданно узнал, что первое время меня звали не Алексеем, а Аликом)? Может быть, он и спит-то плохо из-за того, что мало бывает на воздухе. Бабушка моя всё еще работает? Нисколько не сомневаюсь, что — да. В таком случае забота об Алике и хозяйственные дела в основном ложатся на маму и ей, вероятно, очень тяжело. Как вы питаетесь? … Очень трудно делать какие-либо выводы или давать советы на расстоянии, но мне кажется, что вы балуете Алика, и я с ужасом думаю, что к моему приезду он будет также топать ногами, как Виктор Перлиных (АА: соседи со 2-го этажа дома на Басковом пер., давние хорошие знакомые). Я совершенно убежден, что непоправимо испортить ребенка можно и в этом возрасте. Обязательно сообщите, насколько он прибыл в весе за этот месяц. Выправляется ли форма головы его? Где спит Алик? Есть ли у него кроватка? Как его диатезные дела? Фотографии его жду с нетерпением.

(АА: фотография меня 6-месячного сохранилась).

Как здоровье папы? Как он выглядит? Много ли работает? Много ли приходится ему ходить по разным хозяйственным делам? Взял ли папа целый ряд дополнительных нагрузок, о которых он говорил мне в Луге? Кто делает ему уколы? Я бы очень хотел, чтобы эту миссию взяла на себя Белочка. Я возвращаюсь к этим вопросам в этом письме потому, что хочу, чтобы папа понял, что наряду с вопросами здоровья Алика, вопрос его загрузки, количество километров, которые он делает каждый день по хоз. делам, частота уколов — это главное для меня, это то, что меня больше всего беспокоит. NB! Десятки раз на день я об этом думаю, и, если в вопросах здоровья Алика меня успокаивает постоянный надзор мамы и бабушки, то во втором вопросе у меня нет никакой уверенности. К сожалению, здесь все упирается в добрую волю папы, которая часто представляется мне с обратным знаком. Я хотел бы быть уверенным, что чувство меры в целом ряде вопросов у него восторжествует.

Как мама? Как ее настроение? Мамка, если руководящим моментом в твоей настройке являются мысли и беспокойства обо мне, то настроение твое должно быть прекрасным. Я нахожусь в обстановке полной безопасности, естественно, относительной, поскольку война еще продолжается.

Очень просил бы вас дозвониться до П. В. Макарова (женский госпиталь, Бородинская №8) и узнать от него все наши новости. Приехал ли Насонов? Получил ли он кафедру в Университете? Кто ведет курс физиологии в Университете? Получил ли Дм. Никол. Кафедру общей физиологии в Университете? Т. к. «Ленинградская правда» доходит до нас очень нерегулярно, я, вероятно, пропустил приезд Малого оперного в Ленинград? Приехала ли Елизавета Ивановна Крюкова? В Ленинграде ли Вилка (АА: Владимир Яковлевич Александров)?».

Из писем отца видно, что мама жалуется на сложности, связанные со мной: не сплю по ночам, постоянно требую грудного молока, болею рахитом, диатезом и т. п. Я был, как тогда говорили, «блокадным ребенком». Поэтому во всех письмах отца много места занимают его рекомендации по моему воспитанию. Напомню, что это относится к ребенку в возрасте от полугода до года. Позволю себе скомпилировать его соображения из писем за октябрь 1944 года.

«Считая, что частичной причиной всех ваших беспокойств по поводу Алешки является его избалованность, я хочу предложить вам поскорее полностью отучить его от груди и ввиду того, что он сейчас здоров, построже с ним обходиться. Я думаю, что он так привык к обществу и к тому, что с ним возятся, что теперь требует этого и находиться один не желает. Это очень вредно, так вредно, что это меня пугает. Здесь я вижу корни того, что ребенок впоследствии не может играть сам, а требует непрерывного внимания взрослых. Это же воспитывает в нем полное отсутствие самостоятельности. Кроме того, это путь к тому, что ребенок становится деспотом в доме. Вероятно, эти строки вызывают у вас улыбки, и даже некоторое раздражение против меня, который, находясь в отдалении, не слышит рева ребенка и может спокойно рассуждать о том, чтобы его не баловали. Те же следствия, которые мне рисуются в результате такого баловства ребенка, кажутся вам непомерно преувеличенными. Все дело в том, дорогие мои, что сам процесс избаловывания (т. е. порчи) ребенка совершается незаметно для тех, кто его производит, и только результаты поражают своей неожиданной неприглядностью. Прошу напомнить маме, которая сейчас вероятно скептически покачивает головой, воспитание Ральфа (АА: щенок сеттер, которого купили перед войной и усыпили после начала блокады), его возмутительную избалованность. Суммируя все вышесказанное, очень серьезно заявляю вам, что мне кажется необходимым круто изменить ваше поведение в отношении Алика в сторону большей строгости, пока он не стал невыносимым. Что это за аргумент, — не сплю ночами, потому что Алик сосет всю ночь. Это возмутительно. Что это за выражение: «Характер у него невыносимый!». Запомните, что характер у него такой, какой вы сами создаете. Дорогая мамка, твоя теория, что ребенка можно и должно воспитывать с момента его сознательности, совершенно неправильна, т. к., во-первых, невозможно решить, когда воспринимает он знаки внимания к нему, и когда у него вырабатываются эти простые условные рефлексы. Во-вторых, совершенно ясно мне, как физиологу, что такие простые условные рефлексы, как рефлексы, подкрепленные пищей и теплом, вырабатываются у любого животного, в том числе, и ребенка, с первых дней рождения.

               С Ефимовым пересылаю Аликины теплые вещи, медкомплекты для папы; в коробку, где будут находиться все медикаменты, вложу 4 коробочки Leberextract. Постараюсь еще раз побывать в Риге и достать еще. Папка, обязательно передай в письме с Ефимовым, на какие трофейные медикаменты следует обращать внимание.

(АА: добавляю из следующего письма по поводу воспитания первенца):                    

Видел я много детей-деспотов, видел, как это тяжело домашним, видел, какими они вырастают уродами с точки зрения общежитейской; Лена Мостовая — яркий пример. Я хочу, чтобы наш сын был безукоризненно послушным, только послушание это должно быть основано на понимании, а не на догмах. Для ребенка просто слово «нельзя» в том возрасте, когда он начинает разбираться в окружающей действительности, пустой звук. Это пока еще к нашему мальчику неприменимо, но скоро он до этого дорастет. Я хочу, чтобы в нем было развито глубокое уважение к старшим и их советам, а это достигается опытом. Он должен быть убежден, что старшие советуют правильно! Самое главное, как мне кажется, в воспитании ребенка — это отсутствие каких-либо догматов, отсутствие безапелляционных утверждений. Все должно быть до него донесено так, чтобы его маленькая головка смогла с этим справиться. И когда ребенок нас не понимает, в этом виноват не он, а мы — старшие. Все это я пишу совсем не потому, что считаю вас малокомпетентными в вопросах воспитания детей, а себя — глубоким специалистом. Нет, конечно. Я просто хочу, чтоб вы знали мою точку зрения на вопросы воспитания мальчика, к которому я имею кой-какое отношение. Сочтете вы ее правильной — я буду рад, нет — вам виднее».

***

Мне трудно судить, насколько подобные установки повлияли на мое воспитание и на формирование характера. Как я упоминал, в моей совместной жизни с отцом был перерыв. Мои родители разошлись, когда мне исполнилось пять лет. До десяти лет я жил с мамой и младшим братом Юрой, а потом после ссоры с мамой, ушел жить к отцу с бабушкой, благо они жили недалеко. Поэтому моим воспитанием отец реально занимался только с моего десятилетнего возраста. Причем, свободного времени у него было очень немного, так что воспитывала меня с большим рвением и довольно строго бабушка. Когда у меня обнаружилась заболевание легких, бабушка занималась моим закаливанием и другими лечебными процедурами.

Только изредка, когда я совершал какие-то особо тяжелые провинности, бабушка говорила: «Вот придет с работы отец, я ему все расскажу». Во всех случаях моя вина состояла в том, что я с бабушкой, как она считала, недостаточно вежливо разговаривал, повышал голос, что в семье было исключено. Этого, конечно, хватало, чтоб до прихода отца у меня было испорчено настроение. Физическим наказаниям я не подвергался, но отец так долго и подробно объяснял мне мою вину, что это было очень мучительно, но не уверен, что полезно. И была еще одна неприятная процедура, связанная с контролем над моей школьной учебой. Если я обращался к отцу с каким-то вопросом, или он сам при проверке уроков обнаруживал пробел, то настаивал на том, чтобы я учил снова. После этого я пересказывал содержание учебника еще раз и, если отец оставался недоволен, все повторялось. Несколько раз это приводило к тому, что я ложился спать далеко за полночь. Только с 8-го класса мне было доверено самому контролировать свою подготовку.

При моих нескольких конфликтах со школьной администрацией, бабушка с отцом никогда меня не оправдывали. Например, когда я учился в седьмом классе, я напомнил учительнице, что недавно принято постановление, чтобы на выходные не задавать уроки. Учительница была возмущена моим поступком, пожаловалась директрисе, после чего в школу вызвали отца. После недолгого сурового осуждения моего поведения приняли решение: чтобы я больше внимания уделял учебе, а не своей внешности, остричь меня «под ноль». Прямо из кабинета директора отец довел меня до парикмахерской и проследил, чтоб все было сделано согласно приговору. На следующее утро я пришел в класс первым, и каждый входивший считал необходимым отпустить в мой адрес реплику. Чаще всего звучало: «Котовский».

Когда я учился в шестом классе, всем хорошим ученикам предложили написать заявления о приеме в комсомол. Нас, кто написал такие заявления, оказалось шесть человек. Но, когда я сообщил дома о своем намерении, отец сказал, что мне следует забрать назад заявление, потому что бываю груб с бабушкой и недостоин быть членом ВЛКСМ. Комсомольцем я стал в девятом классе.

Мое общение с отцом состояло, конечно, не только из таких неприятных моментов. Я в любом возрасте дома, или во время прогулок, или при посещении музеев задавал отцу массу вопросов, на которые он подробно отвечал. В детстве меня поражала необъятная эрудиция отца. Когда отец отвечал на какой-нибудь мой вопрос, я нередко спрашивал, откуда он это знает, на что отец почти всегда отвечал, что из книг. Тогда меня это удивляло, даже вызывало недоверие, я-то тогда все знания получал из его рассказов, да на школьных уроках. Я и сам читал немало, но отца огорчало, что я читаю много сказок разных народов мира, которых в 50-е годы издавалось большое количество. Для того, чтобы я читал что-то более полезное, отец нередко начинал мне читать книгу, а дальше я дочитывал ее сам. В более взрослом возрасте, когда мы уже жили отдельно, отец мне нередко дарил книги. Так у меня появился трехтомник Скотта Фицджеральда, «Молодые годы…» и «Зрелые годы короля Генриха IV» Г. Манна, восьмитомник А. Франса.

Когда мы с отцом в очередной раз посетили Зоопарк, зашли в Дирекцию, где заместителем директора по науке работал его соученик по Университету Глеб Иванович Изюмов. В результате их дружеской беседы мне предложили записаться в кружок юных зоологов, который я с удовольствием посещал три года. Возможно, это был со стороны отца такой «хитрый ход» в направлении моей профориентации. В 1958 году отец собрался в командировку в Миассово для участия в семинаре Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского и сказал, что предлагает мне поехать с ним. К сожалению, я отказался, у меня нашлись «более важные дела». В документальных фильмах про этого легендарного ученого «Зубр» и «Охота на Зубра» есть несколько кадров, где можно увидеть отца и среди слушателей, и выступающего.

Помню, как однажды, когда ехали в трамвае, отец стал мне рассказывать о профессии юриста. На что я уверенно ответил, что, с моей точки зрения, это отживающая профессия, т. к. скоро (разговор состоялся в 1961 году) эта профессия стает ненужной, ведь у нас в стране будет построен коммунизм. Отец разубеждать меня не стал.

К моменту окончания школы в 1961 году я решил, что буду поступать в 1-й медицинский институт и стану хирургом. Но после прохождения медицинской комиссии мне сообщили, что по состоянию здоровья я не могу быть допущен к экзаменам. Так как мое здоровье не вызывало опасений, дома решили, что причиной является пресловутый «пятый пункт». Тут в процесс вмешалась Клавдия Федоровна, с кем она говорила, я не знаю, но к экзаменам меня допустили. Однако после посещения первой консультации по физике у меня пропало желание поступать в этот институт. Я увидел абитуриентов, которые старательно записывали элементарные сведенья, и решил, что их тяга к профессии врача так велика, что мне не следует с ними конкурировать. И отдал документы на биофак в Университет. Тут я не набрал проходной балл, в этот год для школьников он был 20 из 20. Ситуация с непоступлением в ВУЗ меня нисколько не взволновала, а отец стал беспокоиться, чтобы я не попал на будущий год в армию. Он мне несколько раз напомнил, чтобы я записался на подготовительные курсы, что я в конце концов и выполнил. Кроме того, с помощью его друга Леонида Эдуардовича Горна меня приняли на работу лаборантом в ЛенНИИ гигиены труда и профзаболеваний, где я проработал с сентября 1961 года девять месяцев. На этот раз я решил поступать в Ленинградский технологический институт им. Ленсовета («Техноложка»). Перед экзаменами отец предложил мне позаниматься с репетиторами, на что я возразил, что достаточно подготовлен. Все-таки он настоял, чтобы я встретился с опытными преподавателями по физике и химии, которые проверили мои знания и подтвердили их достаточный уровень. Я благополучно сдал экзамены, успешно учился и порадовал домашних дипломом «с отличием». Отец и дальше проявлял интерес к моим делам, даже предлагал поговорить с моим шефом о совместной работе.

Должен сказать, что я не советовался с родителями при принятии серьезных решений, даже таких, как выбор вуза, места работы или женитьба. Я сообщал им о своем решении и только очень редко мог услышать в ответ серьезное возражение. Помню, в пятом классе мои товарищи решили записаться в секцию фехтования. Когда я сказал, что пойду с ними, отец мне это запретил, мотивируя, что это — опасный вид спорта. Через некоторое время я стал заниматься легкой атлетикой, что всех устроило. Все-таки хочу уточнить свое утверждение о самостоятельном принятии серьезных решений. И мою будущую жену родители достаточно хорошо знали до свадьбы, и о моем намерении поступать в «Техноложку» знали до вступительных экзаменов. Так что их «молчание» в этих случаях точно можно было считать «знаком согласия».

***

Вернемся к чтению фронтовых писем. Когда войска, в которых служил отец, двинулись на Запад, в его письмах появились описания этих мест, наблюдения о жизни населения. В письме от 12.9.1944 из Пскова он пишет:

«За все время нашего пребывания здесь гости (АА: думаю, что речь идет о немецких самолетах) не появлялись ни разу. Здесь имеются частные лавочки, которые торгуют дешевым барахлом. Вчера купил французскую пудру и немецкий гуталин — больше из любопытства, чем по необходимости. Был в монастыре (АА: Печерская Лавра). Он очень древен, особого интереса сейчас не представляет, т. к. фашистские сволочи увезли с собой все, что было ценного. Среди увезенного было очень много подарков Ивана Грозного монастырю. При монастыре имеются пещеры, где похоронены особо выдающиеся монахи. Пещеры пользуются значительной популярностью, но на меня впечатления не произвели. Самое интересное, а именно — быт монахов, нам показан не был. Здесь осталось всего 30 человек, так что монастырь влачит довольно жалкое существование».

В письме из Риги (3.10.1944) отец пишет:

«Рига — большой европейский город, очень мало пострадавший в результате военных действий. Есть определенное сходство с Ленинградом: очень много зелени, прямые красивые улицы, красивые здания. Правда, улицы уже ленинградских, а дома — меньше, но, в целом, сходство имеется. Двина делит город пополам. Западная часть города пострадала от пожаров — дело рук немцев во время отхода. Порт располагается в 12 км. от Риги. Очень много автомобилей, имеются трамвайные линии. Трамвай не ходит, т. к. в городе нет электричества. Водопровод и газ не работают — немцы уничтожили отступая. В качестве анахронизма сохранились извозчики-лихачи. На одном из них я и знакомился с городом. Город очень чистый, чем обязан целой армии дворников. На улицах очень много народа, хорошо говорят по-русски и с удовольствием, не жалея ног и времени, показывают и рассказывают. Уже открыто много магазинов, работает прекрасная библиотека и т. п. Очень мало женщин, носящих шляпы, и совсем отсутствуют береты — в моде косынки всевозможных рисунков, материалов и расцветок».

И в конце этого письма постоянное беспокойство о домашних.

«Что слышно у вас? Как Алешка? Привили ли ему оспу? Как ваше здоровье? Как папа, масштабы его работы, частота инъекций и т. п.? Дорогая Белочка! Как твои дела? Как учеба и воспитание нашего суворовца? Какие у тебя новые наряды? Что тебе пишут из дома?

(АА: мамины родители вернулись из эвакуации в Киев)?

Мамка! Как ты себя чувствуешь? Знаю, что очень устаешь. Напиши мне, есть ли у тебя потребность в папиросах. Не въедайся в печенки папе, но заставляй его себя слушать.

Папа! Во всем беспрекословно слушайся маму, особенно в вопросах твоего режима и здоровья.         

Как бабушка? Работает ли она? Почему мне ничего не пишет?

Сердечный привет всем, кто только меня помнит и справляется обо мне. Все, кого только вы в силах вспомнить, многократно просили передать вам привет».

Приведу два небольших отрывка из уже цитированных сентябрьских писем. Их объединяет высказанное предположение о сроках окончания войны. В письме из Пскова от 10.9.1944:

«Ходят слухи о том, что скоро поедет человек в Ленинград, я за этим пристально слежу и передам ему для вас письмо, так как не знаю, доходят ли до вас мои письма по почте. Сам факт посылки человека говорит за то, что связь с Ленинградом сохранена, и я надеюсь сам через месяц-полтора приехать за реактивами в Ленинград. А вообще международные события развиваются так, что я могу оказаться дома насовсем значительно раньше, чем мы все об этом мечтаем». И в письме от 15.9.1944: «Вечером, когда я и Курц дома, мы подолгу беседуем на различные темы. Особенно много места занимает в наших разговорах проблема скорого окончания войны. Мы оба пришли к выводу, что ноябрьские праздники могут быть уже в мирной обстановке».

В конце октября 1944 года в связи с приближением годовщины Октября отец делится с домашними своими радостными новостями, его представили к награждению орденом Красной Звезды.

«Сегодня весь вечер репетировали миниатюры, которые собираемся демонстрировать на вечере у нас. Эти миниатюры объединены в выступление театра МХАТ. Название МХАТ будет расшифровываться так: малохудожественный неакадемический театр. Каждая миниатюра рассчитана на 2—3 минуты. В общем, все это займет 20 минут. Думаю, что это будет весело. Завтра нам будут вручать ордена. У меня по этому поводу какое-то чувство, похожее на недоумение. Мне орден мой кажется неоправданным. Целый ряд лиц в нашем учреждении ордена не получили, среди них Елена Борисовна, а я не больше сделал для госпиталя, чем она. Очень досадно мне, что Зинаида Никитична не в числе награжденных — она самоотверженно и много работала. 

(АА: Елена Борисовна Чибукмахер и Зинаида Никитична Калейник были награждены орденом Красной Звезды 28.05.45 г.).

Дорогая мама, сейчас, присматриваясь, как Валентин Дмитриевич занимается самодеятельностью, я с удовольствием констатирую, что у нас все было значительно серьезнее, принципиальнее, без всяких скидок на самодеятельность. Я видел, как он составлял один монтаж, и был глубоко возмущен этой беззастенчивой халтурой. Когда я высказал ему мое мнение, что такой материал пускать нельзя, он возразил: «Но ведь это самодеятельность!!!» Вот в этом-то все и горе.

Совсем забыл вам сообщить, что познакомился с чудными людьми. Это работники одного фронтового учреждения; они все — ленинградцы. Среди них один наш биолог, ассистент кафедры беспозвоночных. Мы с ним встретились, как самые близкие друзья.

Открыты ли в Ленинграде музеи: Эрмитаж, Русский музей и т. д.? Если открыты, очень бы хотел, чтобы Белка туда сходила. Как обстоят дела с теплофикацией? Почему этот вопрос столько времени не может быть разрешен и откладывается со дня на день. Неужели до сих пор зубки у Алика не прорезываются? Какие у него наряды? Чем объясняет папа и другие авторитеты, что он так плохо ночью спит? Почему вы ни разу мне не написали, как он прибавляет в весе?»

Приведу выписку из наградного листа отца, раздел «краткое изложение личного боевого подвига или заслуг»:

Старший лейтенант м/с Александров С. Н. начальник лаборатории СЭГ 3415 с 27 марта 1942 г., высококвалифицированный лаборант-биолог, отлично организовавший лабораторию с клиническим, бактериологическим и биохимическим отделениями, производящими 4000—5000 анализов в месяц. Систематически ведет научную работу. За время Отечественной войны сделал три научных доклада на межгоспитальных конференциях.

Представляю к правительственной награде орденом «КРАСНАЯ ЗВЕЗДА».

Начальник СЭГ 3415

Полковник м/с                              Белодубровский

И в следующем письме продолжение предпраздничной темы:

«Сижу один дома и развлекаю себя тем, что читаю вслух Маяковского. Готовлю к празднику для нашего вечера отрывок из поэмы «Хорошо». Только что вернулся с торжественного заседания в ФЭПе (АА: фронтовой эвакопункт), посвященного 27-й годовщине Октября. Макаров сделал прекрасный доклад, который сделал бы честь любому торжественному заседанию в Ленинграде. Потом зачитывали приказы о награждении. Орденов не вручали, т. к. знаки отличия еще не привезли. Вслед за этим было кино, но на него никто из наших не остался, потому что очень много работы. Один сотрудник на день уехал в Псков за шерстяным обмундированием для всего офицерского состава нашей части. По приказанию генерал-майора мы должны быть к празднику все переобмундированы в новое шерстяное обмундирование. Как видите, приказ выполнятся».

Из письма от 8.11.44

«Дорогие мои! Поздравляю вас с праздником. Кто был у вас вчера? Как выглядит Ленинград в дни праздников? Мы все работали и только во второй половине дня освободились. Целый день грустил, потому что в дни праздников особенно ощущаю отсутствие здесь близких и родных. К вечеру настроение улучшилось, и наш театр миниатюр пользовался большим успехом. Ужин прошел очень хорошо; все чувствовали себя очень просто. Борис Матвеевич (АА: Белодубровский Борис Матвеевич, начальник СЭГ 3415) сам был очень весел и на этом уровне держал все офицерское собрание. Всего было очень много, даже лимонад был в изобилии. Начальник очень тонко и умно регулировал поступление на стол водки, в результате чего все были только навеселе. Потом — танцы, игры, в которых он принимал самое деятельное участие как организатор и исполнитель.

На работу сегодня пришел к 12 часам. Дома у нас, к сожалению, страшный беспорядок и свинство — одну мою санитарку я отпустил домой на 6 дней в Псков, а вторая не успевает совмещать работу в лаборатории с уборкой у нас. Сегодня решили с Мишей устроить аврал и все привести в порядок. Плохо, что мы не имеем возможности регулярно убирать и до 12-го у нас все-таки будет неуютно. У нас здесь все время дожди и, так как почва глинистая, ходим в грязи буквально по колено».

В письме от 10.11.44.

«Дорогая моя Белочка! Очень тебе благодарен за присланный подарок. Мундштук очень изящен и всем нравится. По-видимому, у тебя теперь больше времени в связи с появлением женщины, которая стирает пеленки и гуляет с Алешкой. Используй это время не только для занятий, но и для чтения художественной литературы, посещений театров, знакомства с музеями Ленинграда. Я тебе очень часто завидую, знаю, что ты можешь читать все, что тебе захочется. Прелесть этого можно познать только при книжном голоде, подобном нашему. Белочка, дорогая, расшевеливай наших, вытаскивай их в театр, в кино, поскольку это позволяет время.

Во время войны отца кроме ордена Красной Звезды наградили медалью “За оборону Ленинграда», а после ее окончания — медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 г. г.». Он вспоминал, что был представлен к награждению медалью «За взятие Кёнигсберга», но по каким-то причинам ее не получил. В послевоенное время отец был награжден несколькими медалями по случаю годовщин Победы и образования Советской Армии, а также медалями «В память 250-летия Ленинграда» и «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина».

Во время войны отец начал заниматься научной работой по нескольким темам, делал доклады на межгоспитальных конференциях.

Из письма от 10.11.44.

«Работы сейчас много. Она меня сейчас мало удовлетворяет, так как в связи с недостатком территории, биохимический отдел не развернут, и научную работу по этой и ряду других причин сейчас не веду. К 20-му числу подготовлю к печати мою работу о желтухах. Больных желтушечных нет и о продолжении работы сейчас думать нечего. Начинать что-то новое не хочется, так как имеются «хвосты» по желтушечной работе. В общем, я на перепутье».

В конце 1944 года в сборнике «Труды эвакогоспиталей фронтового МЭП-99» была опубликована первая научная статья отца (АА: МЭП — местный эвакуационный пункт, обслуживал несколько госпиталей) «Высеваемость возбудителей дизентерийной группы при острой и хронической дизентерии».

Пройдя вместе с частями Красной Армии путь от Тихвина, Луги, Пскова, через Латвию, Эстонию и Польшу, отец оказался в Германии. В письме от 9.04.45. он пишет:

«Мы все еще не работаем и продолжаем продвигаться вперед. Здесь также спокойно, как и в Валге (АА: город на юге Эстонии). Разговоры о деятельности немецких партизан совершенно безосновательны. Это движение возможно только в нашей стране с ее необозримыми просторами и полными горячего патриотизма и самоотверженности сынами. Население здесь: старики да дети, так как мужчины и женщины в возрасте от 16 до 50 лет этапом направляются в Россию».

 ***

Специально о своем пребывании на фронте отец при мне никогда не рассказывал, даже в дни празднования Дня Победы или при обсуждении книг или фильмов о войне. Только изредка по какому-то поводу вспоминал отдельные эпизоды. Однажды отец вспомнил, как при нем привели пленного молодого немецкого офицера. Отец задал ему вопрос, немец покосился на него и только процедил: «Jude», т. е. «еврей». Отец влепил ему пощечину. Я спросил, не опасался ли он, что немец его тоже ударит, на что отец ответил, что рядом стоял наш солдат с автоматом.

Как-то в вечерних сумерках зимой отец шел к себе в лабораторию и, чтобы сократить дорогу, пошел напрямик через неширокое поле. Когда он приблизился к дальнему краю поля, увидел, что ему оттуда машут и что-то кричат. Когда он подошел еще ближе, разобрал, что ему кричат, что поле заминировано. Ему пришлось повернуть назад и идти, аккуратно ставя ноги в свои следы. Туда дорога через поле заняла минут двадцать, назад — пару часов.

В семидесятые годы отец был в научной командировке в Польше, где прочитал несколько лекций. Говоря об отношении к нам (СССР) поляков, сказал, что они не могут нам простить Катынь и отказ от немедленного наступления на помощь Варшавскому восстанию.

В связи с событиями в Чехословакии в 1968 году вспоминал, с каким восторгом в мае 1945 года встречали Красную Армию. Отец говорил это так, что стало понятно, что население было готово отдать освободителям все. Он был огорчен, что теперь отношения между нашими странами надолго испорчены.

После освобождения Кенигсберга отец разыскал могилу философа И. Канта. Оказалось, что до него там уже побывали наши. Мраморная плита оказалась разбита, в трещину вбит кол и сделана надпись по-русски: «Теперь ты знаешь, что такое вещь в себе».

Предполагаю, что отец с мамой, а позднее с Клавдией Федоровной могли вспоминать события военных лет. Но при мне они с Клавдией Федоровной только, смеясь, неоднократно по разным поводам подшучивали друг над другом: «Ну да, ты же был (была) в самом пекле, в Самарканде!».

С фронта отец привез небольшой ламповый приемник фирмы «Telefunken», безопасную американскую бритву (станок, которым всегда пользовался) и большой кусок парашюта. Из парашютного шелка сшили несколько блузок маме, а из обрезков шнуров выдергивались очень крепкие нитки, которые использовал и я для своих поделок.

***

После Победы отец еще полгода оставался в армии и продолжал писать письма родным.

Из письма от 19.06.45.

«Вчера серьезно приступил к писанию своей работы — итоги наблюдений над отпечатками раневого экссудата. Сегодня ничего не писал, так как очень устал после необычайно загруженного работой дня. Кончил работу около 11, вернее, я ушел в это время, а Нина с Зинаидой Никитичной сидят еще и сейчас, хотя и второй час ночи — вписывают в журнал. Число анализов, превышающее 300, не редкость у нас. И, тем не менее, я чувствую себя прекрасно и, как утверждают окружающие, выгляжу хорошо. Этим я обязан моим физкультурным увлечениям в свободное от работы время: волейбол, гребля. Полистал Маяковского, о творчестве которого в ближайшие дни я должен делать доклад».

Из письма жене от 24.06.45.

 «Работаем мы бесконечно много. Цифра 400 анализов в день стала обычной, а штат — все тот же. По сравнению с Лугой он значительно меньше. Порой даже не верится, что наш лабораторный коллектив может так самоотверженно трудиться. Значительная заслуга в том, что мы выполняем такую неимоверную, беспримерную, сказал бы я, нагрузку, принадлежит Татьяне Ефимовне (АА: Мостовая Татьяна Ефимовна, капитан медицинской службы), которая смотрит мочу и считает всю мокрую кровь, совмещая это со своей специфической работой, которая тоже велика. Второй причиной, объясняющей такую производительность труда, следует считать лаборантскую квалификацию наших санитарок, которые, особенно Большая Тоня, производят всю подготовительную работу и помогают считать лейкоцитарные формулы. Сегодня у меня и всех моих сотрудников выходной день. На озеро с утра ехать не решался, так как боялся дождя. Пришлось играть в пинг-понг с Григорием Самойловичем (АА: Уцеховский Григорий Самойлович, капитан интендантской службы, начальник материального обеспечения СЭГ 3415) и Марком Натановичем. Играли до обеда. Погода разгулялась, показалось солнце, и стало невыносимо жарко. Было так жарко, что, придя в столовую, я отказался от обеда, выпил только компот и пошел домой спать. Около пяти часов за мной пришла Кира, которая пригласила идти погулять на озеро с ней и Таей. Я согласился. На озере катал их поочередно на лодке, т. к. лодка двухместная, и потом купался, что было очень кстати, так как жара стояла нестерпимая. Вернулись к ужину, т. е. к 8 часам. После ужина играл в волейбол, а потом пошел домой читать книгу Пристли «Дневной свет в субботу», которую мне дала Кира. Книга мне не очень нравится, читаю без запоя. Вот тебе подробное описание проведенного мной выходного дня. Фронтовая конференция отложена на 6 июля. Очень рад, так как доклад, хоть и подвигается, но очень медленно. Скажи мне, пожалуйста, в рецепте окраски спирохеты есть неточность: там ты приводишь два раствора, нужно ли их смешивать перед употреблением, или красить последовательно, сначала одним, а потом другим? Подробно опиши мне всю методику».

 

Капитан Красной Армии С. Н. Александров. На обороте фотографии написано: Дорогие мои! Вот каков ваш сын, отец, муж и внук. Ильчик, 24.05.45.

 Из письма от 31.07.45. (АА: последнее сохранившееся письмо)

«Недавно я здесь прихворнул гриппом. Ночью был озноб, и я не спал до утра. За эту ночь немало передумал и ни капли не жалею об этой бессоннице. Я твердо решил всю свою жизнь научного работника посвятить изучению одного вопроса громадной актуальности, вопроса, в котором даже самые современные врачи еще и теперь плавают и барахтаются, как маленькие дети. Вопрос этот — физиология и патофизиология раны. Сюда войдут и вопросы биохимии, и вопросы морфологии и физиологии. Как самой раны, так и всего организма при травме. В отдаленной перспективе, как результат многолетней работы, задача рисуется следующим образом: наметить физиологически (в самом широком смысле слова) этапы развития раневого процесса, свойственные им изменения в организме и ране, и, искусственно воздействуя на организм и рану, заставить быстро проходить эти этапы и тем самым естественными мерами способствовать быстрому заживлению ран. Это — грандиозная перспектива, ничего общего не имеющая с современным лечением раневой травмы. Задача, ради которой стоит работать всю жизнь. Эта задача до некоторой степени аналогична решенной уже в мире растений задаче ускорения цикла развития растений и созданию теории стадийного развития растений. Обе они решены академиком Т. Д. Лысенко. Многое, очень многое, говорит за то, что здесь можно ожидать больших успехов. Боюсь только, хватит ли у меня силы воли, усидчивости и трудолюбия для того, чтобы полностью безраздельно посвятить себя этой задаче. А ведь только при этом условии и являются успех и удача. Удача — очень капризная и ревнивая женщина — она требует всего. И чуть только малейшая измена, она уже поворачивается к тебе спиной, и завоевать ее снова не так просто. Все это я очень хорошо понимаю и все же очень боюсь оказаться не на высоте положения».

В ноябре 1945 года отец демобилизовался и поступил на работу в ЦНИРРИ, где проработал до конца жизни, прошел путь от младшего научного сотрудника до заведующего лабораторией, обрел коллег и новых друзей.

***

Об этой важнейшей стороне его жизни подробно рассказали его коллеги в брошюре многолетней сотрудницы отца доктора биологических наук Софии Фатхутдиновны Вершининой «Самуил Наумович Александров», вышедшей в 2015 году в серии «Из истории российского научного центра радиологии и хирургических технологий» в издательстве «Фолиант». Я благодарен С. Ф. Вершининой и всем, кто добавил в брошюру свои воспоминания и способствовал ее публикации. С разрешения автора я приведу здесь несколько фрагментов.

В экспериментальной раковой лаборатории, в которой стал трудиться С. Н. Александров, проводились комплексные цитофизиологические исследования нормальных и опухолевых клеток и изучалось отношение нормальных и злокачественных элементов животных и человека к витальным красителям. С 1937 года лаборатория возглавлялась членом-корреспондентом АМН СССР профессором Леонидом Федоровичем Ларионовым (впоследствии академиком АМН СССР). К моменту прихода С. Н. Александрова работы под руководством Л. Ф. Ларионова по лучевому канцерогенезу, этиологии и терапии рака были уже широко известны.

Самуил Наумович, включившись в работу, провел комплекс цитофизиологических исследований, сравнивая пороги денатурационного сдвига белков протоплазмы (методом паранекроза Д. Н. Насонова и В. Я. Александрова) нормальных и злокачественных элементов при воздействии вне организма различных повреждающих факторов. Оказалось, что различия в чувствительности могут выявляться лишь при сопоставлении злокачественных и нормальных клеток неодинаковой тканевой принадлежности. При сравнении же опухолевых клеток с их нормальными прототипами различий чувствительности при воздействии вне организма установить не удалось. С этого момента и началась и быстро развивалась его изумительно многосторонняя, исполненная неуемной энергии и страстного увлечения научная деятельность. Проведенные исследования стали основой для изучения радиочувствительности клеток при воздействии in vitro и при облучении в условиях организма.

Работы, выполненные С. Н. Александровым, проходили в русле исследований выдающегося ученого, члена-корреспондента АМН СССР, профессора Дмитрия Николаевича Насонова, который сформулировал белковую теорию повреждения и возбуждения (совместно с цитологом В. Я. Александровым). Д. Н. Насонов стал создателем советской цитофизиологической школы, организатором и первым директором Института цитофизиологии АН СССР (1957 г.). Именно Д. Н. Насонова Самуил Наумович считал своим Учителем.

С 1949 года С. Н. Александров сосредоточил свое внимание на роли регуляторных систем в изменении опухолевых клеток при лучевой терапии. Экспериментальные исследования в этой области легли в основу его докторской диссертации (1957 г.). С этого года он стал исполнять обязанности руководителя отдела экспериментальной терапии, в который входила и экспериментальная раковая лаборатория.

В 1958 году Самуил Наумович возглавил экспериментальное раковое отделение, а в 1959 — лабораторию лучевой патологии. В этом же году лабораторию переименовали в лабораторию радиационной генетики и отдаленных последствий лучевого воздействия, которой с 1959 года до последних дней он заведовал.

Самуил Наумович начинает формировать коллектив из молодых людей, только что закончивших ленинградский университет или медицинский институт, берет в аспирантуру молодежь из Казахстана и Германской Демократической республики (ГДР). Первоначально лаборатория состояла из десятка сотрудников. В последующие годы, набрав аспирантов и соискателей, С. Н. Александров начал руководить огромным коллективом. Он часто проводил собрания, которые были мощным средством коллективного воспитания молодых сотрудников. Сотрудники рассказывали об интересных научных находках, а С. Н. Александров всегда внимательно слушал и находил место любой работе в созданной им схеме отдаленных последствий лучевого воздействия.

Профессор С. Н. Александров не только руководил в институте научным направлением по патогенезу отдаленных последствий лучевого воздействия, но и систематически проводил научные совещания в разных городах нашей страны, причем считался главным специалистом в этой области.

Его кипучая деятельность в Общественном университете здравоохранения, созданном при институте и подготавливающем врачей-радиологов, рентгенологов, рентгенотехников и рентгенолаборантов для Ленинграда и области, участие в многочисленных комиссиях и секциях снискали ему славу выдающегося радиобиолога.

Самуил Наумович был председателем межсекционной комиссии по отдаленным последствиям лучевого воздействия Совета по научной проблеме «Радиобиология» Академии Наук СССР, председателем радиобиологической секции Ленинградского общества рентгенологов и радиологов, членом правления Всесоюзного общества рентгенологов и радиологов. В 60-е годы он являлся руководителем темы по плану научно-технического сотрудничества между Минздравом СССР и Управлением по атомной безопасности и радиационной защите ГДР. Начиная с 1964 года, Самуил Наумович неоднократно выезжал в ГДР читать лекции по лучевой болезни, острому и хроническому воздействию разных видов ионизирующего облучения на биологические объекты, а также по отдаленным последствиям лучевого воздействия. Профессор С. Н. Александров был удостоен почетного звания члена-корреспондента общества медицинских радиологов ГДР.

Самуил Наумович был широко известен своими непревзойденными лекциями, как по радиобиологии, так и по онкологии, цитологии и космической медицине. В Ленинградском институте усовершенствования врачей и в университете слушать его приходили и приезжали со всех концов страны. Слушателей собиралось так много, что едва хватало мест в залах. По просьбе Министерства энергетики и атомной энергии Польской народной республики его командировали для чтения лекций на тему «О цитологических проявлениях отдаленных последствий лучевого воздействия» и обсуждения перспектив совместных исследований.

Лаборатория С. Н. Александрова до 1971 года располагалась на ул. Рентгена, в доме № 5, на 1-м и 3-м этажах 5-этажного здания. В одной из крошечных комнат на третьем этаже располагался кабинет Самуила Наумовича, в котором из-за недостатка рабочих мест сидели в разное время не менее двух сотрудников. При входе в кабинет стоял стол сотрудника с большим количеством папок со стеклами и рабочими журналами. Тут же стоял микроскоп. После переезда ряда сотрудников в Гатчину (после открытия там протонного отделения в Ленинградском институте ядерной физики) на это место поставили ультратом. Вдоль окна располагался стол профессора, на котором стоял чернильный прибор, лежало огромное количество иностранных и отечественных научных журналов, а также книг по онкологии, радиобиологии, физике, генетике, математической статистике. Слева у стены впритык к столу Самуила Наумовича стоял стол второго сотрудника, на котором стояли торсионные весы и много склянок с различными химическими препаратами, ложечки для взятия навесок, а также приспособления для облучения и рабочие журналы. На стене висел портрет А. Эйнштейна. Рядом со столом находился книжный шкаф, а на противоположной стороне — диван. Рядом с рабочим столом профессора стояла клетка со змеями, среди которых одна была ядовитая, змейка-песчанка. Сотрудники даже по этому поводу сочинили песню: «…Змеи тихо дремлют в клетке, только лампочка горит. Если даже натворил безобразие, входишь к шефу в кабинет безбоязненно. Не страшно ничуть…». Работая до позднего вечера, Самуил Наумович изредка кидал взгляд на изящных змей. Но однажды именно ядовитая змейка исчезла. Три дня велись поиски во всем корпусе, никто не работал, но змею не нашли, а остальных велено было убрать. Огорчился Самуил Наумович безмерно.

Самуил Наумович часто был оппонентом работ учеников заслуженного деятеля науки профессора Николая Васильевича Лазарева из НИИ онкологии им. проф. Н. Н. Петрова. Эти два выдающихся ученых относились друг к другу с огромной симпатией и уважением. Разработки Н. В. Лазарева часто вдохновляли С. Н. Александрова.

Так, элеутерококк колючий, с которым работали ученики Н. В. Лазарева, буквально покорил своими возможностями С. Н. Александрова. В то время очень трудно было проводить масштабные исследования на животных из-за плохого поголовья грызунов, получаемых из питомника. Животные (мыши, крысы) еще до опыта часто погибали. Самуил Наумович, побеседовав с Николаем Васильевичем, получил от него достаточное количество жидкого экстракта элеутерококка колючего и подробную инструкцию о дозах, неспецифически повышающих сопротивляемость организма. Через месяц животные, которым в питье давали экстракт элеутерококка колючего, перестали погибать и выглядели очень хорошо. Но с мышами произошла такая история. После дачи экстракта элеутерококка колючего опухоль Эрлиха перестала перевиваться. Много раз заново брали из лаборатории опухолевых штаммов опухоль Эрлиха, пока не поняли, что элеутерококк так сработал, что животные сразу же отторгали чужеродные опухолевые клетки. Позднее именно С. Н. Александров предложил в Институте медико-биологических проблем (ИМБП) использовать элеутерококк в обязательном наборе космонавтов.

С. Н. Александров неоднократно приглашался в ИМБП для решения вопроса защиты космонавта от ионизирующего излучения. Совместно с академиком АН СССР Олегом Георгиевичем Газенко и профессором Юрием Григорьевичем Григорьевым был разработан план проведения совместных работ, заключен долговременный договор с выделением денежных средств, как для взятия новых сотрудников, так и для приобретения аппаратуры. На протяжении 20 лет в лаборатории С. Н. Александрова велись интенсивные исследования по радиобиологической оценке влияния ионизирующего излучения на космонавта. В результате проведённых исследований в рекомендациях по защите космонавта при разработке космического костюма были указаны зоны организма, которые надо защищать наиболее усиленно.

Коллеги Самуила Наумовича отмечали, что его блестящее знание математической статистики заставило многих соискателей изучить эту науку и проанализировать свои данные с этой точки зрения прежде, чем выносить их на обсуждение Ученого совета. Доктор медицинских наук Нонна Владимировна Траскунова вспоминает, что выступление Самуила Наумовича на защите ее диссертации и глубокий анализ работы гениальным ученым открыл ей в дальнейшем возможность направленно влиять на тромбоцитопоэз больных лейкозом.

В 1971 году из тесных помещений на улице Рентгена все сотрудники переехали в просторные помещения в поселке Песочный.

С. Н. Александров увлекался и был знатоком во многих областях литературы и искусства. Он организовывал походы в музеи, например, на выставку иконописи Андрея Рублева в Русский музей. Он мог долго стоять у картины Василия Верещагина «Апофеоз войны».

В лаборатории часто делались доклады о художниках импрессионистах, например, о французском художнике Клоде Моне. Однажды Самуил Наумович за чаем сказал сотрудникам, что посетил выставку грузинского художника Нико Пиросманишвили и пришел от его картин в неописуемый восторг. А когда узнал, что никто не ходил на эту выставку, так о ней рассказал, что сотрудники со своими близкими дружно отправились на выставку. К сожалению, никто такого удовольствия от картин Пиросманишвили не получил. С. Н. Александров был златоустом, мог интересно рассказывать как о картинах, так и о радиобиологии. Экспрессии и эмоциональности его хватило бы не на одну сотню людей. А какие он проводил семинары, например, об учении Зигмунда Фрейда! Запомнилось и обсуждение книги Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

Он любил классическую музыку и часто бывал в филармонии, посещал и цирк, который его восхищал своими возможностями радовать людей. С восторгом Самуил Наумович рассказывал нам о фокусах Кио и о лекциях в ЛГУ по паранормальным явлениям. Он любил поэзию, например, А. Пушкина и Ф. Тютчева. Последнего цитировал: «О, вещая душа моя, о сердце, полное тревоги, − о, как ты бьешься на пороге как бы двойного бытия».

Самуил Наумович, как почти все сотрудники лаборатории, писал стихи, организовывал капустники. Он был большой оригинал. Однажды решил всех сотрудников научить французскому языку, на котором не только говорил, но и думал. Он поручил купить для всех учебники французского языка. На первое занятие пришло большинство сотрудников. Но, когда он дал задание к следующему занятию перевести 20 страниц текста, осталось лишь два сотрудника. Удивлению Самуила Наумовича не было границ. Он считал, что, зная один язык, ничего не стоит быстро освоить второй, третий.

Когда Самуил Наумович пригласил нас, своих сотрудников, к нему на юбилей, мы поразились изобилию им придуманных и развешенных везде на стенах комнат, прихожей и кухни остроумных стихотворных плакатов. Он любил тонкий юмор, умел шутить и зажигать своей неукротимой энергией и жизнелюбием, любил путешествовать, знакомиться с разными людьми, их обычаями и вкусами, обожал экзотику.

Однажды, в круизе по Средиземноморью и странам Западной Африки Самуил Наумович с женой посетили рынок в одной африканской стране. Было много диковинного. Внимание С. Н. Александрова привлек продавец змеиного мяса. Красивый молодой абориген стоял с огромным топором. Самуил Наумович попросил отрубить ему кусок змеиного мяса, что с удовольствием исполнил продавец. С. Н. Александров начал с таким аппетитом есть, что собралась большая толпа, стали быстро раскупать мясо, а продавец за рекламу своего товара не взял с Самуила Наумовича денег.

Будучи крупнейшим специалистом-радиобиологом, С. Н. Александров внес огромный вклад в разработку проблемы отдаленных последствий лучевого воздействия. Им разработаны модели патогенеза отдаленной лучевой патологии, открыты новые направления в ее диагностике и профилактике. В разработанной им схеме патогенеза отдаленных последствий лучевого воздействия на основе огромного фактического материала, полученного в его лаборатории, и данных литературы, он показал, как происходит сокращение продолжительности жизни облученных объектов. Ученый тщательно проанализировал изменения, происходящие после лучевого воздействия на всех уровнях интеграции: от клеточного и органного до организменного. Огромным успехом во всем мире пользуется его монография «Late Radiation Pathology of Mammals» («Отдаленная лучевая патология млекопитающих»), вышедшая в ГДР на английском языке уже после смерти автора в 1982 году.

Под руководством С. Н. Александрова выполнены 35 докторских и кандидатских диссертаций, им опубликовано более 170 работ и 4 монографии. Ему посчастливилось достигнуть самовыражения, открыв один из молекулярных механизмов, важных для радиоонкологии и радиогеронтологии, − ультрафиолетовую флюоресценцию рентгеноблученных объектов, а также то, что это явление связано с изменением структуры триптофана. Конференция, проходившая 18 и 19 ноября 1981 года в ЦНИРРИ МЗ РФ в п. Песочном, была посвящена именно этой проблеме и светорассеянию облученных объектов. Она стала «лебединой песней» С. Н. Александрова. Во время конференции у него случился жесточайший инфаркт, а утром 20 ноября его не стало.

В истории науки нелегко найти ученого, который наряду с огромным научным потенциалом обладал бы такой патетикой в хорошем смысле слова, был бы великолепным педагогом, блестящим лектором и феноменальным переводчиком. Предметом изысканий Самуила Наумовича были радиобиология, генетика, онкология, физиология, цитология, эндокринология. В поле его исследований оказались также физика, химия, математика, философия. Мировое сообщество ученых признало его работы в различных областях науки.

Самуилу Наумовичу было суждено оставить заметный след в различных областях медицины: от онкологии и радиобиологии до геронтологии и генетики. Его достижений на несхожих поприщах хватило бы на несколько ярких жизней. Самуил Наумович умело сочетал разработку фундаментальных исследований с интересами практики. Он предложил новое направление — «общую антибластомную терапию».

Он был ученым-романтиком. Иногда на пути увлечений высказывал спорные мысли и догадки, но это были заблуждения гения. Самуил Наумович много сделал для создания дисциплин на стыке наук, например, радиационной геронтологии, и оставил неизгладимый след не только в разных областях науки, но и в душах людей. Необыкновенно интересный человек, умеющий донести обширные знания до любого слушателя.

(окончание)